При виде всего этого я насилу подавил в себе порыв бешенства, насилу удержался, чтобы не броситься на негодяев, овладевших моей возлюбленной.
К счастью, за мной следил Гаспардо. Он схватил меня за руку, и я сейчас же успокоился. Я и сам понимал, что особенной опасности пока еще нет и что излишняя поспешность может только испортить все наше дело.
Действительно, нас от того места, где предстояло разыграться финалу нашей драмы, еще отделяло такое расстояние, которое нельзя было пройти сразу. Надобно было сначала приблизиться еще на несколько шагов и тогда уже приступить к развязке.
Это мы и сделали, подползши под деревья бесшумно и безмолвно, как две змеи.
Тогда я услыхал следующие слова:
– Ну, что же, сеньорита? Что вы на это скажете? А? Слушайте, донна Хуанита Агвера, вы ведь находитесь в моей власти, и я вас не скоро выпущу.
– Ну, уж это ты врешь! – вскричал я, бросаясь в хижину.
Дольше сдерживаться я решительно не мог.
Бандита схватил за горло я, а Гаспардо кинулся на негра.
– Сдавайся, Рафаэль Карраско! – крикнул я самым ужасным, самым трагическим голосом, каким только мог. – Сдавайся, не то тебе придется лежать в болоте, где кишат кайманы.
Никогда в жизни не испытывал я такого удивления, как тут, когда увидел действие своей речи. Я едва не расхохотался, несмотря на весь драматизм положения. Все дело окончилось фарсом, подобно пошлой площадной мелодраме. Я ожидал ужасной битвы, ожидал упорного сопротивления со стороны гоахиро и негра. Ничего подобного не случилось. Негр упал на колени, а гитарист во все горло взмолился:
– Пощадите!.. Сдаюсь!.. Пощадите!..
Сам Гаспардо опешил и перекинулся со мной удивленным взглядом.
Покуда он вязал беглого невольника, я все время держал гитариста, которого затем передал своему товарищу.
Через минуту оба негодяя лежали рядом, связанные по рукам и ногам без малейшего сопротивления.
Я обернулся и заключил в свои объятия милую пленницу. Мы оставили связанных злодеев в хижине, куда на другой день за ними явились из Батабано альгвазилы и увели их.
Сами же мы пошли назад прежнею дорогой, но на этот раз не в темноте, потому что стало уже светать. Так дошли мы – теперь уже не вдвоем, а втроем – до того места, где стояли наши лошади. Хуаниту я посадил с собой, и вскоре мы вернулись благополучно в кафеталь.
Впрочем, мы оставались там недолго.
Усадьба сгорела дотла. Пожар потух лишь тогда, когда уже нечему было гореть. От большой красивой гасиенды осталось лишь несколько стен, наполовину разрушенных и дымящихся развалин, среди которых, как черные тени, бродили испуганные невольники, брошенные на произвол судьбы.
Мы пробыли в этих развалинах лишь столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы оседлать лошадь для Хуаниты. Затем все трое – я, Хуанита и Гаспардо – поехали в Батабано.
На следующий день рано утром camino de hierro уже мчал меня и мою невесту через весь остров в Гавану.
Гаспардо вернулся на плантацию, чтобы в отсутствие хозяина принять в свои руки управление имением.
По въезде в Гавану я передал сеньориту Агвера из рук в руки ее тетке, которая предложила мне поселиться у нее на все то время, пока мне придется жить в столице Кубы.
Прежде чем опустить занавес по окончании этой небольшой драмы из жизни кубинских плантаторов, скажу несколько слов о том, что сделалось впоследствии с героями моего рассказа.
Негодяи, которых мы с Гаспардо изловили и связали, были привезены в Батабано и там посажены в тюрьму. Затем их судили и приговорили к смертной казни. Через несколько дней после приговора они погибли на виселице.
С честными же людьми вот что случилось. «Бедная креолочка без большого образования, но хорошенькая собой», живет у своей доброй тетушки на даче близ Гаваны. Ее брат продал свои поместья и ушел на войну вместе с моим другом Гаспардо.
Обо мне самом говорить много нечего. Скажу только, что скоро я надеюсь съездить опять в Гавану и, вероятно, также в Батабано, но на этот раз не за тем, чтобы охотиться на розовых фламинго.
К О Н Е Ц