В бутылку из-под шампанского заливалась на четверть объёма вода, заталкивался клок сена, засыпался карбид и забивалась деревянная пробка, зажатая проволокой. Затем бутылка переворачивалась и с привязанным к горлышку камнем бросалась в речку. Так в глупых, стриженых головах выглядел способ глушить рыбу, которую в те времена можно было просто поймать трусами.
Детская бесшабашность мало давала себе отчёта в том, что они снабжали дно битым стеклом, на которое очень часто сами и попадали.
Все ноги и руки были изрезаны и исколоты в результате подобных экспериментов и испытаний, но процесс познавания мира, как водится, остановить нельзя.
Одной из последних технических «разработок» был «подпикач», некое подобие пистолета-ружья, состоявшего из рукояти и закреплённой на ней медной трубки, загнутой с одного конца, и рядом с ним слегка пропиленной для запала. Более всего, конечно, для этого дела годилась трубка от тракторного двигателя, где, собственно говоря, и добывалась. Остаётся только догадываться, дорогой читатель, в каких выражениях звучали пожелания трактористов в адрес экспериментаторов.
Аппарат заряжался порохом с дула, забивался пыж, а в прорезь затиралась сера от спички и прикладывалась к ней целая спичка, прижатая к прорези петлёй, сделанной из гвоздика. Одним движением коробка поджигалась спичечная головка, воспламенялась серная передача и гремел выстрел.
Но, как известно, совершенствованью нет предела, и было сконструировано настоящее ружьё с курком и бойком из гвоздя, загнутого для зацепа при взведении. Испытания превзошли все самые смелые ожидания! Рубленая проволока впивалась в доски дверей сарая Серёжки Шведа как в пластилин, но это было не интересно и не зрелищно. Этого было мало, и пустоголовые охотники засели в густой малине, на краю огорода, напротив дороги, рва и «райкомовской горки», в ожидании подходящей мишени.
В это время ничего не подозревающий рыжий соседский кот, видимо, своей привычной дорогой, вышел из-за угла сарая. Помешкав секунду, он задрал облезлый дрожащий хвост, деловито пометил этот угол и, свернув в огород, пошёл по меже с бураками как раз поперек внимания оживившихся наблюдателей, метрах в десяти от них. Ботва от бураков почти постоянно закрывала кота, и лишь на короткие мгновения его силуэт появлялся в прогалинах.
И вот, когда хвостатый скрылся за очередное препятствие, ахнул выстрел. Пламя и дым полыхнули из малинника, как из огнемёта, листья над межой дрогнули и над ними взвился рыжий кошак с выпученными от ужаса глазами и стоящей дыбом шерстью. Начиная лихорадочно загребать всеми четырьмя лапами ещё в воздухе, кот, через мгновение приземлившись, прижав уши, почти не касаясь земли и не разбирая дороги, сиганул, как кенгуру, через огород. В два прыжка, преодолев дорогу и ров и, проделав вверх по склону «райкомовской горы» просеку вырванной с корнем травы, он взлетел на самый верх и, вытянув шею, как жираф, принялся дико осматривать окрестности. А в малине, задыхаясь от смеха и обливаясь слезами, лежали, дёргаясь в конвульсиях четыре малолетних придурка.
Детским эгоизмом и жестокостью можно оправдать многое.
Однако в последствии, особенно, когда Апранин жил уединённо и много лет под одной крышей с умным и добрым чёрным котом Принцем, он со стыдом и с горечью вспоминал этот случай. Держа кота на коленях и запуская руку в мягкую, тёплую шерсть, он мысленно и вслух очень часто просил прощения у своего маленького хвостатого друга перед всей котиной братией за человеческую глупость, жестокость и неблагодарность!
Осенью огород был убран, и только капуста да злосчастные бураки ещё сиротливо сидели в межах, дожидаясь своей очереди. Картошка была выкопана и сухая ботва её, собранная в кучу посреди огорода ждала сожжения.
Оголились длинные брёвна, лежащие вдоль дорожки, ведущей от сарая, мимо дома, к калитке. Летом они были опутаны усатым горохом и спрятаны в его зелени. Теперь, вросшие в землю, почерневшие от дождей и покрытые снизу мхом, как пали моста, лежали они, вечно для чего-то нужные и обречённые в очередной раз здесь зимовать и, видимо, сгнить в конце концов вместе со стареющей усадьбой.
Полтора десятка кур, сидевших всё лето в заточении за сеткой и вынужденно давивших в себе яростное желание раскопать грядки в огороде, теперь свободно и деловито ходили и рылись, где хотели. Во главе этого гарема был большой цветастый петух, по прозвищу Гуляш, с большим и широким малиновым гребнем, заломанным на одну сторону, как казацкая папаха.