Город чужой. Полвторого ночи.
Полмира во мгле сейчас между нами…
Лежу один, от бессонницы корчась,
Молчит телефон как могильный камень.
Ни звука, ни вздоха в гостиничной келье.
Сибирский мрак за окном распластался.
Мир опустел. Прошло две недели.
Лишь твой поцелуй на губах остался.
Лишь блеск твоих глаз, твой взгляд зовущий
На запад, туда, где полоска света
Еще не пропала. Я знаю лучше
Уже не будет, спасибо за это!
В пустое окно простираю руки
И сердце несется, в ночи сгорая.
К тебе прижимаюсь, и нет разлуки,
И нет ничего, только ты, родная!
Но утро опять принесет прохладу.
А я не хочу отпускать твои губы.
Я сплю, я в объятьях твоих и не надо
Будить так безжалостно, просто и грубо.
И реквием день меняет на скерцо.
А я без тебя дышать не умею…
И не оторвать, только вместе с сердцем.
А как бессердечному жить, Водолею?
Так писал Апранин, вспоминая об Инне Валерьевне, и, проговорив с ней по телефону, со дня приезда, половину месячной зарплаты, никак не мог урезонить собственную тоску расставания.
Однако вернёмся, друзья мои, к нашим главным баранам, и вернём к ним нашего подвижника.
Решение, вернее один из возможных его вариантов, пришло через пару дней, как всегда неожиданно, когда около полуночи Юрий вернулся в свой номер из бара гостиницы, где просидел за бокалом пива весь вечер. Ночные пташки, увидев его подавленный вид, оставили свои вначале активные попытки пробудить хмурого молодого человека к плотской жизни, и переключились на других. Когда бар опустел, Юрий, как уже было сказано, поднялся наверх, решил взять себя в руки и стал размышлять.
Жиц исчез скорее всего потому, что он, в свою очередь, реально боится Апранина, рассуждал Юрий, поскольку не знает, кто с ним приехал и имеется ли у него в городе поддержка. То, что в первый день он пришёл к нему не один, наталкивало на такую мысль, и это давало Юрию возможность для блефа.
Нужно было найти уязвимое место противника, и Апранин его нашёл. Он даже подскочил на кровати от прорвавшегося озарения и долго сидел, потирая виски ладонями, лихорадочно соображая, как удобнее подступиться к осуществлению задуманного.
Он включил телевизор, так как о сне можно было забыть. Еле дождавшись утра и наскоро перекусив, Юрий направился к ближайшему киоску, где купил путеводитель по городу. В первом же адресном бюро его ждала удача, поскольку искомое сочетание фамилии, имени, отчества и возраста оказалось единственным.
Координаты были найдены, маршрут по карте проложен и уже через час сквозь входной проём своей собственной квартиры на Апранина смотрел изумлённый Жиц. Преодолев, наконец, речевой паралич, и не приглашая Юрия в дом, Яков Ефимович с кривой улыбкой и дрожащими руками, запинаясь сообщил, беспокойно поглядывая Апранину за спину в коридор, что после командировки он заболел, но «теперь уже всё прошло и теперь уже точно всё будет хорошо». Наконец, с трудом пытаясь выправить путанную речь, он подытожил короткий разговор тем, что ждёт его завтра в девять утра у себя в кабинете для решения вопроса.
Расчёт Юрия оказался верным и через два дня один контейнер с товаром был оформлен на железнодорожной станции и получены отправные документы. Более того, Жиц даже оплатил Апранину гостиницу за две недели его проживания и был подчёркнуто предупредительным и вежливым, обещая второй контейнер предоставить к отправке «на днях».
Юрий хорошо знал, что обратной стороной трусости и унижения являются мстительность и подлость, и поэтому беспокойство не покидало его. Что эта тревога не беспочвенна, он увидел в тот же вечер, в день оформления контейнера. При получении ключа администратор отеля сообщил Юрию, что, представившись знакомыми, его спрашивали по фамилии двое молодых людей и интересовались в каком номере он проживает. Кроме того, около часа ночи его разбудил телефонный звонок, но, услышав голос Апранина, звонящий ничего не ответил, секунду помедлил и молча положил трубку.
Уставший за день как собака, Юрий не стал строить в своём воображении излишние страшилки и, решив, что сегодня уже ночь и ничего непредвиденного не произойдёт, перекурив, погасил в номере свет. Сквозь узорчатый тюль огромного, почти во всю стену, окна в комнату проникал лишь голубоватый отсвет от вокзала и от очень ярких прожекторов, размещённых на высоченных мачтах и освещающих подъездные станционные пути. Дневная суета брала своё и, сладко вытянувшись под одеялом, наверно впервые за две недели, он быстро и безмятежно уснул.