Олег, действительно, смотрел на нее, только что не открыв рот. Будто впервые видел и не то восхищался, не то решал заведомо неразрешимую задачу.
- Извините, Татьяна Зия... Танечка, - сказал он. - Просто я подумал, что вы... Что на вас все это повлияло сильнее, чем на меня или вот на Фому Петровича. Еще раз извините, но раньше вы разговаривали совсем не так.
- Да, я знаю, - Танечка покраснела и поплотнее запахнула на груди пеструю тонкую шаль с обгоревшими уголками. - Раньше я говорила, как Эллочка Щукина: мне почему-то было стыдно показать, что я знаю больше тридцати слов. Но после всего, что я пережила и помню... еще до погрома, задолго до... Ведь там я, представьте, училась в классической гимназии, в губернском городе, и до переворота успела окончить целых шесть классов! Стипендиаткой была...
- Ну и что, а у меня десять классов! - сказал сверху Сима. - А толку? Оператор БСЛ - Большой Совковой Лопаты.
- Это были совсем другие классы... - тихо сказала Танечка. - Мы вам не мешаем, Сима?
- Трави дальше, Танюха. Даже интересно.
"Черт бы его побрал, этого Симу! - подумал я. - Не спит и не спит!"
- Ну, а медицинские навыки? - спросил Олег. - Их вы тоже в гимназии получили?
- Нет, это у меня от природы. Там, в Березино, я бы сказала: "От Бога", но в той жизни у меня не было дара. А здесь я дипломированный знахарь. Уже пятый день, как дипломированный. Правда, всего лишь знахарь-косметолог, но простые раны, ушибы, кровоподтеки я и раньше могла заговаривать, без диплома... Я ведь как раз за ним и ездила в Казань - в заочный университет народной медицины. Вот, везу бумажку маму порадовать. Она там, в Красноярске, уже и шампанское приготовила, и подруг своих позвала - дочкой похвастаться, а мы... а нас тут... Извините!
Нет, не могу я смотреть, как плачет красивая женщина.
- Брось, Танюха, - прогудел сверху Сима. - Приедем, никуда не денемся. Ну, опоздаем чуток, все равно приедем. И шампанское от тебя не убежит, а пока сухача дерни: то же самое, только без газа... Слышь, молодой? Плесни Танюхе.
- Я лучше яблоко, - сказала она. - Если можно...
Олег молча подал ей яблоко. Симины яблоки мы, не сговариваясь, решили оставить Танечке - когда узнали, что воды нет даже в умывальниках. Она об этом нашем молчаливом уговоре, конечно же, догадалась, но все равно каждый раз спрашивала.
Все еще всхлипывая, Танечка стала есть яблоко. А я стал смотреть в окно.
По времени должно было темнеть - но, может быть, я ошибаюсь, и в этих местах темнеет позже... За окном было все то же самое. Отчетливо были видны обе "шилки", исправно державшие на прицеле нечто невидимое в зените. Стволы "града" (если это был "град") смотрели в сторону последнего, шестнадцатого вагона. Или, может быть, даже еще правее. Нива была уже во многих местах примята и вытоптана, и как раз сейчас опять производилась смена оцепления.
Нарядная, блестящая, ярко-зеленая бортовая машина медленно двигалась слева направо по уже наезженной колее вдоль цепочки солдат. Новые часовые выпрыгивали из кузова и сменяли отстоявших - а те, передав сменщику автомат и с наслаждением потягиваясь, почему-то не садились в машину, а разбредались кто куда. Некоторые брели в нашу сторону, но, приблизившись к составу на расстояние метров пятидесяти, падали на живот и дальше продвигались ползком... Скоро опять начнутся беспорядочные стуки и позвякиванья по колесам и по днищу вагона.
Когда это случилось впервые, в поезде возникла паника. Кажется, даже Олег растерялся и не сразу смог успокоить Танечку, а Сима, зачем-то прихватив бутылку спирта, побежал в туалет. Я же просто лежал на своей полке и старался сосредоточиться на ране в боку, которую Танечка еще не вполне успела заговорить. Лежал - и все. Зато не вопил, не метался и не молился, как остальные в других купе. Не потому, что я очень храбрый, а потому, что все равно ничего нельзя было сделать и оставалось ждать, чем все это кончится.
Кончилось - ничем: постучали, позвякали, даже, кажется, попересмеивались под днищем вагона, да и уползли восвояси. А минут через пять после того, как уползли, вернулся Сима. Уже без бутылки, но почему-то трезвый.
Короче говоря, теперь мы знали, что все эти позвякиванья для нас неопасны. Автоматы остались у тех, кто стоит в оцеплении - так что пускай себе звякают. Ну, по скольку им лет? Восемнадцать - двадцать. Дети. Играют. Им интересно пугать, и начальство сквозь пальцы смотрит. И нас они не боятся - а зверем человек становится только от страха. Или же по приказу, но это, впрочем, одно и то же.
И все же, когда опять раздалось позвякиванье, мне стало не по себе. Потому что: а вдруг уже отдали приказ? Глупость, конечно. Кто и зачем будет отдавать такие приказы?..
Нет, все-таки, вряд ли это война. Маневры какие-нибудь - а мы мешаем. Встряли из-за отставания... А в пришельцев я не верю: сам же их рисовал на компьютере, во всех видах. Даже Мара пугалась, а Тимку было не оторвать. Веселый был заказ, и богатый - два месяца на него жили, даже торты пекли...
А "галлюцинации"? Они с маневрами как-то не стыкуются. Хотя, мало ли от чего могут быть галлюцинации? Какое-нибудь радарное излучение - от "шилок", например... И тут меня осенило: "град"! Так называемый "град", потому что Олег тоже не был уверен, что это именно он. До начала "галлюцинаций" стволы "града" смотрели влево - на голову состава, а сейчас... Я сунулся к стеклу и посмотрел. Так и есть: вправо - туда, где хвост! Можно было и не смотреть, я это и так помнил.
- Нет, Фома Петрович, - сказал Олег. - Я тоже об этом думал. Не получается.
Я молча уселся обратно. Да, не получается. Мог бы и сам сообразить. Вот он, передо мной на столике - обломок французской шпаги, и вот он, передо мною же - наконечник татарской стрелы. И никакой психотроникой этого не объяснишь. Остаются "параллельные пространства", но их я тоже рисовал. И зовут меня - Фома Неверов.