Златопузый досадливо плюнул и отправился в башню допивать с начальником стражи дешёвое кислое вино. Серб же подошёл к молу. Он служил не только и не столько императору Кантакузину, сколько своему кралю Душану, и любая новость могла оказаться полезной для дела.
Монахи выгружали грязные засаленные мешки, взваливали друг другу на спины. Ни разговоров, ни приказов, одно лишь пыхтение – их ноша казалась тяжёлой даже со стороны.
Молодой чиновник собрался было подойти к священнику, спросить о содержимом мешков, но, взглянув ещё раз на затрапезный вид гостей, махнул рукой. Северяне. Русские. Они платят дань степному царю, но упорно держатся ромейской веры. Странные люди. Гордые и покорные одновременно.
Вовсе не так следует заботиться о вере. Молитвы молитвами, но греческие руки ослабли, и давно нуждаются в смене. И краль Душан вряд ли будет смотреться на византийском троне хуже любого другого. Ибо хуже просто некуда.
Неискушённый в мореплавании Алексий выдержал переход с великим трудом. Море, хоть и не буйствовало, умудрилось высосать силы без остатка. Оно уже покушалось на разум, и только длительные молитвы позволили сохранить священнику ясность ума.
Алексия шатало. Зелёное опухшее лицо, дрожащие руки превратили его в старика. Малейшее колыхание палубы уже прибитого к берегу корабля всё ещё представлялось падением в бездну.
Однако земная твердь под ногами быстро привела его в чувство. От недомогания не осталось следа, хворь улетучилась вместе с болезненным цветом лица. Сила вернулась, туман рассеялся. Не успели монахи закончить разгрузку, как перед ними возник прежний Алексий. Жёсткий и властный.
Священник перебрался с пристани на усыпанную камнем набережную. Вдохнул полной грудью, взглянул сурово на молодого чиновника, который хоть и выдержал взгляд, но поубавил презрения. Взмах владычной руки, и несколько десятков монахов, сгибаясь под тяжестью ноши, потянулись змеёй к воротам.
Стражникам не было дела до нищих монахов, тем более, что стены возобновили далеко не везде, и при желании любой мог найти лазейку. Посольство пропустили через ворота без лишних расспросов.
Вечный Город поразил Алексия небывалым упадком. Вечность здесь ощущалась в самой страшной своей ипостаси, а именно в смерти. Викарий знал, что городом долгие годы владели крестоносцы, но такой разрухи не ожидал. В наступающих сумерках по обе стороны от мостовой зияли провалами стены домов. Кварталы походили один на другой своей крайней запущенностью.
Дорогу показывал Михаил Щербатый, прозванный на Москве Гречином за то, что большую часть жизни провёл здесь в посольских делах, а так же за привычку даже в Москве носить греческое платье.
– Тут дворец-то с трудом починили, – пояснил он. – Стены внешние и то ещё не везде поставили. А простые дома, кого они волнуют? Хорошо, если сановник богатый живёт. Тот на собственные средства строится, а беднота и торговцы мелкие так в развалинах и живут, или хижинки убогие возводят. Разве что Меса по-прежнему блистательна.
Щербатый махнул рукой.
– Да что дома. София – и та починки требует. Того и гляди, своды обвалятся.
Алексий слушал посла вполуха. Гречин болтал от возбуждения, вызванного возвращением в столицу, а священник готовился в мыслях к предстоящей борьбе.
От ворот Палация до русского подворья монахи шли с молчаливым упорством хорошо навьюченных верблюдов в караване богатого купца. Но и теперь на них мало кто оборачивался. Для столицы империи эти новые обитатели являлись не более чем пылинками на ветхих одеждах умирающего старца.
Вспомнив презрение чиновника, Алексий усмехнулся. Товара на кораблях действительно не было, но это вовсе не означало, что он прибыл в Константинополь с пустыми руками. В мешках лежало русское серебро. То самое, собранное с сотен городов, якобы на выход орде, серебро. То самое, что годами копилось в сокровищнице Богоявленского монастыря, ожидая своего часа.
Дождалось.
– Чем удобно паломниками идти, что церемоний лишних не нужно, – продолжал Гречин. – Вот когда мы в прошлый раз с Семёновыми послами прибыли, так помучились. Всё по особому распорядку должно у них быть. Вперёд человека послать требуется. Затем принять на корабль провожатого из ближних людей василевса, только тогда подходить к пристани.
На берегу опять же охрана особая, приветствия, речи… Короче говоря, день уходит только на въезд.
Русское подворье встретило посольство запустением. Давно уж не вставали здесь торговые ватаги с Борисфена, что, получая от властей месячину, позволяли подворью существовать. Лишь священники и паломники, застигнутые темнотой, изредка просили ночлега, чтобы утром уйти на Афон, или ещё в какие-нибудь святые места. Но и они, коротая путь, всё чаще пробирались морем.