Однажды майским утром Кёко услышала по радио пение лесных птиц. Передачу вели с гор, невдалеке от местности, где скончался ее первый муж. Проводив нового супруга на службу, она достала из туалетного столика ручное зеркало и стала разглядывать в нем ясное в тот момент небо. Потом поглядела в зеркало на свое лицо. И неожиданно сделала странное открытие: оказывается, свое лицо можно увидеть только в зеркале, а без него никак не обойтись. Теперь она каждый день разглядывала и трогала свое лицо, точно и вправду веря, что лицо в зеркале, собственно, и есть ее лицо, видимое ею самой, без посредства зеркала. Но для чего бог создал человека так, чтобы он сам не мог видеть своего лица?
«А если бы человеку это удалось, он, наверно, оказался бы в полной растерянности или вовсе свихнулся?»- спрашивала она себя.
Нет, скорее всего человеку с самого начала природой было не дано видеть свое лицо. А вот стрекозы и богомолы, должно быть, видят.
Лицо человеку необходимо, чтобы его видели другие? Что-то вроде побуждения к любви…
Она отложила ручное зеркало и вдруг приметила, что тутовое дерево туалетного столика не сочетается с камакурской резьбой ручного зеркала. То, прежнее зеркало сгорело вместе с мужем, и туалетный столик будто овдовел. Когда она дала мужу ручное зеркало и потом еще маленькое зеркальце, это принесло ему не только добро, но и зло. Ведь он каждый день видел в них также и свое лицо, разглядывая себя в зеркале, подмечал все новые признаки развития болезни и надвигающейся смерти. Если существует способ психологического убийства с помощью зеркала, то не получается ли, что Кёко совершила его? Она уже давно догадалась о зле, какое таит в себе зеркало, и даже пыталась отобрать его у мужа, но тот отказался наотрез.
— Ты хочешь лишить меня радости видеть, — сказал он тогда, — а я, пока жив, хочу наслаждаться видимым!
Он пожертвовал жизнью, чтобы дать жизнь миру, существующему в зеркале. Он любовался в зеркале луной, отраженной от ее отражения в луже воды, разлившейся во дворе после дождя. И память об отраженной луне — но просто ли отраженной? — до сих пор хранится в ее сердце.
— Здоровая любовь бывает лишь у здоровых людей, — утверждает ее новый муж, и Кёко всякий раз смущенно кивает головой, но где-то в глубине души не соглашается с его словами. Вначале она упрекала себя: к чему было так избегать близости с больным мужем? Ведь это все равно не спасло его от смерти! Но незаметно эти мысли превратились в воспоминания о печальной любви, а потом она уже думала, что и тогда, когда они сделались воспоминаниями, сердце ее по-прежнему переполняла любовь, и она перестала упрекать себя.
А новый муж?.. Не слишком ли просто понимает он женскую любовь?!
— Почему вы, такой добрый человек, расстались со своей прежней женой? — однажды спросила его Кёко. Тот промолчал. Кёко вышла за него, поддавшись настойчивым уговорам старшего брата покойного мужа. Прежде чем пожениться, они встречались четыре месяца. Новый муж был старше ее на пятнадцать лет.
Когда Кёко почувствовала, что ждет ребенка, она страшно перепугалась. «Я боюсь, я боюсь», — повторяла она, прижимаясь к мужу. Из-за мучительных приступов тошноты у нее, казалось, помутился разум. Она босиком выбегала во двор и жевала сосновые иглы. Отправляя в школу неродного сына, она совала ему с собой по две коробочки с завтраком и почему-то обе — с рисом… А то вдруг уставится на ящик туалетного столика, и ей начинает казаться, будто он стал прозрачным и она видит лежащее внутри ручное зеркало с оправой камакурской резьбы. Среди ночи она просыпалась, садилась на матрац и подолгу разглядывала лицо спящего мужа. Со страхом думая о бренности человеческой жизни, она развязывала пояс спального кимоно: может быть, хотела задушить мужа. И вдруг разражалась слезами. Муж просыпался, ласково успокаивал ее и снова завязывал пояс. А Кёко сотрясалась в холодном ознобе, хотя была середина лета и даже ночью было жарко и душно.
— Кёко, не забывай, что у тебя будет ребенок, — уговаривал ее муж, тряся за плечи.
Врач советовал поместить ее в больницу. Кёко отказывалась, но в конце концов ее уговорили.
— Хорошо, я лягу в больницу, но перед этим отпустите меня на несколько дней к родителям, — попросила она.