Данте крепче обнял ее.
— Он полный идиот!
Девушка попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло.
— Он знал, что я была зачата путем искусственного оплодотворения, и видел в этом причину моей фригидности. При расставании он сказал мне, что я не настоящая женщина, а жалкий суррогат.
Зарычав от негодования, Данте поцеловал ее в макушку. Ему хотелось убить этого негодяя.
— Но не могла же ты ему поверить.
Маккензи напряглась в его объятиях, но не отстранилась.
— Проанализировав свой прошлый опыт, я подумала, что, возможно, Ричард был прав. Интимная близость не доставляла мне удовольствия. До той ночи в «Эштон Хаусе».
Данте хотелось плясать от радости. Она принадлежала ему, и только ему. Казалось, его сердце вот-вот выпрыгнет из груди.
— Послушай меня и поверь, дорогая, ты самая страстная женщина, которую я когда-либо знал. И самая настоящая.
Маккензи улыбнулась ему.
— Раньше у меня был любовник моей мечты, который иногда приходил ко мне во сне. Думаю, он пытался мне сказать именно это.
Приподняв ее подбородок, Данте заглянул ей в глаза.
— Тебе больше не нужен любовник мечты.
— Нет, — согласилась она, обольстительно улыбаясь. — Теперь у меня есть настоящий.
Они опоздали на свадьбу на целых два часа, но никто, похоже, не возражал. На шее Маккензи искрилась изумрудная подвеска, а в ушах покачивались подходящие к ней серьги. Данте сохранил эти украшения и преподнес их ей перед церемонией в качестве свадебного подарка и в знак своей любви. На этот раз Маккензи приняла их, уверенная в его чувстве.
Стюарт Куинн с радостью согласился взять на себя роль шафера. Он стоял рядом с Данте, и его суровое обветренное лицо сияло от гордости. Но Маккензи, идущая под руку со своим отцом к алтарю в саду, не замечала никого, кроме Данте. Его темные глаза притягивали ее как магнит, а нежная улыбка говорила больше, чем тысячи слов.
— Я люблю тебя, Маккензи Роуз, — прошептал он, когда она подошла к нему.
Посмотрев на него, она почувствовала себя так, словно у нее выросли крылья.
— А я тебя, Данте.
Тогда он наклонил голову и страстно поцеловал ее.
За спиной у них раздались бурные аплодисменты, и только тактичное покашливание священника прервало этот поцелуй.
— Какое бесстыдное нарушение традиции, — проворчал он, но его глаза улыбались. — Может, все-таки позволите мне прочитать речь?
Он посмотрел поверх Библии на собравшихся гостей.
— Дорогие братья и сестры…