– Расскажи толком, что произошло с Сэмом?
– В машине расскажу.
Мы сели в её "атланту", и Нэнси сходу выжала пятьдесят миль.
– Он давал пациенткам новое средство против детей, а оно оказалось недостаточно законным.
– Слушай, говори по-человечески! – попросил я. – Что ты называешь недостаточно законным?
– Несколько дамочек отправились без пересадки к Аврааму, остальные нарожали уродцев.
– За что ты их ненавидишь? – удивился я.
– Убивать неродившихся детей – это, по-твоему, честно? Существуют священные обязанности, и отрекаться от них – всё равно, что отрекаться от бога: женщины должны рожать, мужчины содержать семью.
Я пожал плечами. За два года в университете я не прослушал ни одной проповеди и, говоря откровенно, нисколько не жалел об этом. Мне не было дела до бога, и я надеялся, что и ему нет дела до меня.
– Ты не слишком торопишься? – спросила Нэнси, сменив тон. – Я забыла предупредить: твоя Тэсс поехала к окружному прокурору, а это на весь день. Если ты не возражаешь, заедем к моему кадру.
Лексика у неё была такая мальчишеская, как н брючки с заклёпками. Мы свернули с номерной дороги, и Нэнси пояснила:
– Он служит на военной базе!
Я всегда думал, что на базах стоят самолёты или крейсеры. А в нашем лесу нет поляны даже для автомобиля. Но, когда страна причастна к целой дюжине объявленных и необъявленных войн, граждане привыкают задавать как можно меньше лишних вопросов.
К тому же мы не заехали за проволоку, а остановились в офицерском городке, на месте прежней фермы хромого Паркера.
– Ну и драчка у них была! – сказала Нэнси. – Чистейший регби. Говорят, Паркер уступил генералу своего рысака, а то бы они купили землю Джексонов.
Мы поднялись на второй этаж кирпичного коттеджа, и Нэнси открыла дверь своим ключом. А хозяин оказался дома. Он поливал кактусы. Парень мне понравился: грудь литров на шесть воздуха, и весил он не меньше 180 фунтов. Великолепный экземпляр вполне здорового мужчины. Френч с погонами капитана висел на спинке стула.
– Знакомьтесь! – сказала Нэнси. – Вот это Доржи, а это Язевель, я тебе о нём рассказывала.
– Язевель – интересное имя! – улыбнулся парень. – А я всего лишь несчастный Мак [Мак – прозвище шотландцев.], а у Маков каждый второй -Доржи! Что будете пить?
– Всё, кроме спиртного.
– Я вам налью банановый йогурт, – сказал он и ещё больше расположил меня к себе. Десятки людей спрашивали меня, что я буду пить, и когда я отвечал "ничего", долго и деланно смеялись. А затем обижались и приставали с уговорами и рюмочками.
Себе Доржи налил мандаринового соку. Нэнси смешала коктейль.
– Что вы теперь будете делать? – спросил Мак. – Стипендии они вас лишат непременно, а это паршивая вещь – учиться без гроша.
– При чём тут моя стипендия? – мне стало тоскливо. – Сэмюель всего лишь отчим, я сын военнослужащего, павшего за Родину.
– Если бы вы поступали в военное училище, это бы вам пригодилось, -сказал Мак. – Там любят молодых людей из семей военнослужащих. А здесь через неделю выборы мэра, и католики не преминут откреститься от вас, чтобы никто не мог их обвинить в связях с семьей афериста. Ваш отчим стал в этом городишке олицетворением зла.
Он меня оглушил.
– Да не сиди ты, как на электрическом стуле! – набросилась на меня Нэнси. – Подумаешь, конец света наступил! Пойдёшь мыть посуду в ночное кабаре или начнёшь петь, у тебя приличный голос. И вообще, я хочу жрать!
Мы спустились вниз и поехали в город – перекусить в аптеке Хейнемана. Нэнси обожала его сосиски. Тут я понял, что они всё-таки лишат меня стипендии – Хейнеман ко мне не подошёл и на моё "здравствуйте" не ответил. А он считался лучшим другом моего отца.
После ленча Нэнси повезла меня на ферму.
5
Тэсс выглядела совсем неплохо для обездоленной супруги. Вот что значит уметь следить за собой. Нет, я за ранние браки, по крайней мере, детям не приходится целыми днями разглядывать морщины и выслушивать жалобы на склероз и общее недомогание. Моя Тэсс стала мамой в 18 лет и поступила молодцом. Мы с нею оставались людьми одного поколения.
– Зачем ему надо было связываться с этим препаратом? – спросил я.
– Мы хотели переехать в Луизвиль, сколько можно гнить в этой дыре?
– Что же он, совсем не знал клиники этих пилюль?
– Это были уколы, – вздохнула Тэсс. – "Тревелли корпорейшн" хорошо платила. Если бы всё удалось, Сэм заработал бы около сорока тысяч.
– Я читал сегодняшний "Христианский обозреватель". Они прямо в бешенстве. У Сэма были нелады с общиной?
– Нет, это всё проклятые выборы.
Она пошла принимать ванну – жара была порядочной, а потом мы смотрели по телевизору, как наши избивали дэвидтаунских "Львов" – бейсбол у нас на юге на высоте!
6
Дом продали, вещи тоже. В конце концов, это было справедливо. Жертвы имели право хотя бы на денежную компенсацию. Делать мне здесь было нечего, тем более, что Тэсс перебиралась в столицу к тётке. Я получил своё уведомление о прекращении стипендии и мог возвращаться в университет. Петь или мыть посуду. И так бы оно и случилось, если бы не Мак. Он заехал ко мне на ферму и сказал:
– Я тут встретил одного человека, он мог бы устроить ваше будущее. Если вы, конечно, решили учиться дальше, а не стать звездой кабаре. В вашей семейке все немного чокнутые.
– Не смешивайте меня с Нортингами! – попросил я. – Из нашей семьи вышли два доктора, один капеллан и шесть церковных старост.
– В таком случае, я вас жду завтра. Мы поедем к тому человеку в гостиницу.
…Джо Хант мыл голову под краном. Он её только что побрил – мыльница со взбитой пеной и тазик с бритвой торчали в раковине.
– Хэлло, мальчики! – крикнул Хант. – Садитесь и наливайте, я сейчас.
Тело его покрывал зеленоватый загар, вывезенный из джунглей. Во всю грудь красовалась татуировка: кондор, разрывающий своё сердце. Краски были необычайно сочные: кровь производила впечатление настоящей раны.
Джо перехватил мой взгляд.
– Маршалловы острова. Я проторчал 15 месяцев в японском лагере для военнопленных. – Он вытерся полотенцем и надел халат. – Вы поручились за этого парня, Мак! Надеюсь, в его семье не было красных?
Ханта очень интересовала моя биография и подробности истории с Сэмом. Мои ответы его удовлетворили.
– Ты нам подходишь, мальчик! – объявил он. – Нам нужны парни, которые умеют действовать, а не хныкать. Посмотрим, что скажет генерал.
– Вы предлагаете мне поступить в армию? – спросил я.
Джо поднял брови и посмотрел на Доржи. Капитан сказал:
– Во всяком случае, речь идёт о государственной службе. Видите ли, Язевель, современная война ведётся чаще невидимым оружием… Вы меня понимаете?
Я кивнул. Это я знал – о невидимых сражениях, хотя не представлял себе, какое отношение могу иметь к ним.
– Послушай, – обратился ко мне Джо. – Тебе нужна лошадь, мы подбираем наездников. Один скачет в белой жокейке, другой в хаки. Какое это имеет значение?
– Это хороший шанс, – сказал Мак. – Они будут оплачивать вашу учёбу, а потом обеспечат работой с выслугой лет.
– Что тут колебаться? – удивился Хант. – Всё равно тебя призовут. Так лучше начать раньше и взять доллары, чем попасть в пехоту и париться в казарме. Я доложу генералу.
Они не дали мне времени усомниться в резонности их доводов, решили за меня, да ещё так, будто делали одолжение. Мне тогда было невдомёк, что это один из приёмов вербовки – доверительная беседа, создающая у человека впечатление, будто ему отступать уже некуда. "Я доложу генералу" звучит, как приговор, не подлежащий обжалованию. И всё же, говори один Хант, я, вероятно, потребовал бы времени на размышление, сказал бы, что должен посоветоваться с Тэсс. Но они убеждали меня вдвоём, а Доржи я мог считать членом семьи – свадьба с Нэнси была назначена на конец августа. Мне в голову не пришло, что инженер-капитан Макговерн служит в том же ведомстве, что и Джо.
Я вышел от них с некоторой даже гордостью в душе: приятно, когда крепкие мужчины говорят тебе, что ты дельный парень… Только врождённая сдержанность не позволяла мне ликовать. Тысячи моих сверстников должны были мыть посуду или разгружать автофургоны, чтобы оплачивать свою учёбу, я мог не думать о деньгах.