Ноябрь 2002
Часть вторая. Andante
СВЕТ ОСЕННЕГО ХРАМА
Что за свет по земле? Иль затеплила свечи трава?
Или в зеркальца луж загляделся Господь с высоты?
Это осень горит на ресницах твоих, синева.
Это сердце печет Серафим у могильной плиты.
Это вечную память творит облетающий лист,
Обещая забвение боли ушедшим от нас.
Свет осеннего храма, как радость пасхальная, чист
И страданье в любовь обращает, как пепел в алмаз.
Я причастье приму, отрясая прошедшего прах,
Всем древесным нутром ощутив обнаженья озноб,
И, себя распиная на пересеченных ветрах,
Их елею подставлю пылающий памятью лоб.
26–28.10.02
ЗНАК НАДЕЖДЫ
Был в начале жизненной повести
Перестук вагонных колес.
В полумраке ночного поезда -
Страх, растущий из детских слез,
Из фантазий: а вдруг на станции
Папа с мамой сойдут на перрон -
И отстанут, и там останутся,
А меня унесет вагон.
Непостижными жизни законами
Все свершилось, сбылось, стряслось…
Мимо мчащими эшелонами
Решетило судьбу насквозь.
Уходили вагоны радости,
Шли случайных удач поезда…
Но в каком‑то немыслимом ракурсе
Знак надежды чертила звезда…
1995
ДОЖДЬ И БЕЗЫСХОДНОСТЬ
Когда дождь барабанит по крышам и стеклам
и сплошною завесой отгораживает вас от мира,
вы сидите в своих уютных квартирках,
довольные тем, что никто не ждет вас там, под дождем.
Синеватый огонь тлеет в телеэкране,
тихо вьется дымок сигареты
и рассеивается, как ваши мысли
(всё об одном, но о чем?)
и снова растет, и взвивается, а потом
исчезает опять — Безысходность.
Безысходность царит в вашем доме
и раскладывает ваши пасьянсы
и читает молитвы о том,
чтобы хоть один промокший путник
постучался к вам, попросил ночлега,
оставил следы мокрых сапог
на вашем уютном ковре,
выключил назойливый телекамин,
наполнил комнату холодной сыростью
и теплыми слезами, но никто -
никто, кроме Безысходности -
не посетит ваш дом, и сигарета
(о когда же прекратится этот дождь!)
будет вашей единственной собеседницей.
Сигарета и Безысходность,
которая всё молчит,
бездумно разгоняя сигаретный дым — и настежь -
настежь готовы распахнуть вы двери,
выбежать, вырваться
в дождь с непокрытой головой, пробежаться
по холодным лужам с криком: «Воздуха!»…
Но мысль о простуде,
и о вашей солидности,
и о соседях, крутящих пальцем у виска -
останавливает вас, и вы улыбаетесь
кисло и тупо.
И, не отрывая глаз от телевизора,
раскладываете всё тот же пасьянс.
(«Пасьянс» — значит — «терпение» -
о, вы терпеливы!) Терпите же.
Терпите и знайте,
что дождь всё равно когда‑нибудь кончится.
Кончится раньше, чем вы решитесь на безумство.
… Но если бы с ним кончалось
всевластие Безысходности!
1978
ГАЛЕРНЫЙ РАБ
Спина уже привыкла, задубев,
К змеиным, обжигающим ударам.
Однажды бросят в океана зев
Меня — еще не старым.
Усталым сном сменился гром цепей
На краткий час — и вновь полуживого
Влекут к веслу — и возглас «Веселей!»
Плеть подкрепила снова.
Так день за днем по капле жизнь моя
Из тела тощего сочится в поры.
О, знаю, в неизвестные края
Уйду я скоро.
Но в тех краях чем буду я без вас -
Без плети, без весла и без цепей гремучих?
Так сросся с тем я, от чего угас.
Что бьет и мучит,
Что если избавленье там, в раю.
То намертво вцеплюсь я в цепь свою!