Юлия Власова
СОНАТА ДЛЯ ПИНА И БАРА
Глава 1, в которой…
…буфеты города Соль терпят значительный убыток.
— Пусть мои клавиши рассыплются в порошок, если этого выскочку не поставят на место! — в сердцах воскликнул Пин и со всего размаху уселся на табурет. Табурет заскрипел, но выдержал.
— Чего это ты с утра не в духе? — поинтересовался Бар, начищая перед зеркалом свои позолоченные тарелки. Когда Бар ходил, они качались и легонько бряцали у него на голове. — Звенишь, как расстроенные цимбалы.
— Репетиция длилась всю ночь. И мало того, что дирижер отчитывал нас за огрехи, так еще и Рояльчик невесть кого из себя строил. Знаешь, что он заявил? Он сказал, что в оркестровой яме держать партию гораздо важнее, чем на сцене. Потому что участников оркестра не видно, и внимание зрителя целиком сосредотачивается на звуке!
— Ну, и правильно он сказал, — отозвался Бар. — Вы напрасно завидуете Рояльчику. Пусть он сейчас на сцене, но ведь никто не поручится, что он пробудет там вечно. Однажды нам всем придется с треском провалиться.
— Решил примерить на себя роль философа? Не выйдет, это моя роль, — усмехнулся Пин. — Ладно, я больше не злюсь. Вот дай только выпить стаканчик «антимоля»…
В музыкальной стране Афимерод… Нет, не так. В музыкальной стране под названием Яльлосафим… Ох, опять не то. Никогда со мной такого не случалось, чтобы пот градом лил уже на первых строчках. Понимаете, какая штука: мой приятель Пин (а полностью — Пианинчик) ни за что не станет читать повесть, если увидит, что его родину назвали в басовом ключе — Яльлосафим. А Бар, тоже мой закадычный друг (его полное имя Барабанчик), сочтет меня последним предателем, если обнаружит, что страну музыкальных инструментов обозвали Афимеродом (в скрипичном ключе). Пин и Бар по этому поводу ссорятся регулярно, каждые несколько дней. Удивительно, как при подобных обстоятельствах они еще уживаются под одной крышей!
В общем, думаю, никто не обидится, если впредь я буду вести рассказ о Стране Музыкальных Инструментов. Итак, в этой стране, в городе Соль, жили да поживали (не всегда дружно)… сами знаете кто. Разные Скрипки, Виолончели, Арфы, Гитары и прочий народ. А также единственный и неповторимый злющий Треугольник.
Порой, когда сезон концертов и выставок подходил к концу, они расслаблялись и величали друг друга не иначе как:
— Эй, ты, Струнный!
— Эй, ты, Духовой!
— Эй, ты, Удар…
Ударные фамильярности в свой адрес не терпели. У них не было жил и, тем более, крови, но всё-таки что-то в них такое бурлило. Что-то боевое. В их число входил и Бар. Если кто-нибудь позволял себе колкость по отношению к нему или к его кузенам Литаврам, он тотчас пускал в ход барабанные палочки, и тарелки у него на голове начинали угрожающе позванивать.
Но, в большинстве своем, жители музыкальной страны были вполне миролюбивы. Разве только старый Баян, подвыпивши, становился чересчур прямолинейным и резал правду в глаза каждому встречному.
Музыкальные инструменты были охочи до импровизации. Они импровизировали днем и ночью. И лишь в оркестре Оперного театра импровизировать запрещалось. Оркестрантов держали в черном теле.
— Мы не оркестранты, а настоящие арестанты, — возмущался Гитарчик, который не мыслил себя без бардовских песен.
Но мало того, что за самодеятельность наказывали, так существовало еще и неравенство: тех, кто выступал на сцене театра, холили и лелеяли, а вот тех, кто работал под сценой и за кулисами, не ценили ни на грош. Вернее, так считали сами «обитатели» закулисья. «Обитатели» оркестровой ямы (или просто Ямы) мыслям предпочитали действие.
— Свергнуть Рояльчика! Свергнуть Рояльчика! — скандировал злющий Треугольник во время одного из антрактов. Скрипки и Виолончели нарочно создали в Яме шум, чтобы дирижер не услыхал бунтарей. Треугольнику вторили. Треугольника уважали. К мятежникам примкнул даже Пин, хотя клавишные инструменты искони считались элитой. И к тому же, где это видано, чтобы клавишный восставал на клавишного?!
Ох, как Рояльчика ненавидели! Его презирали за то, что он красуется на подмостках. Ему завидовали оттого, что он белый, начищенный и громкий. А Рояльчик всех любил. Он свято верил, что все до единого сладкозвучны и что ничьи струны не могут лопнуть от злости. Добрый и успешный. Семейство Роялей могло бы им гордиться…
После очередной репетиции Пин вернулся домой с каким-то настораживающим блеском в глазах.
— Долой рабовладельческий строй! Хотим равноправия! — с порога сказал он.