Из Парижа, 1733
Вы велели мне как можно чаще давать вам знать о себе. Охотно подчиняюсь этому, ибо нет никого на свете, перед кем я бы так благоговела, кого бы так чтила и уважала. Ничто не может помешать мне предаваться этому чувству — оно справедливо и безгреховно. Да и как не любить мне ту, кто открыл мне, что такое добродетель, кто столько усилий положил на то, чтобы наставить меня на сей путь, и сумел поколебать во мне наисильнейшую страсть. И вот вам, сударыня, наконец награда за праведные ваши старания. Я предаюсь в руки Создателя. Я от чистого сердца стараюсь побороть свою страсть и твердо решилась отречься от своих заблуждений. И если суждено вам потерять ту, которая любит вас, как никто другой на свете, знайте, что это вы своими стараниями способствовали ее счастью в мире ином. Я поведала вам о состоянии души моей, теперь отчитаюсь о состоянии моего тела. Я по-прежнему кашляю, харкаю кровью, худею. Молоко усваивается довольно хорошо, но за прошедшие два месяца оно не произвело того благотворного действия, на которое рассчитывали. Мне тут недавно вспомнилась одна монахиня из Новокатолического монастыря, которую я очень любила и которая умерла от той же болезни. Мысль о скорой смерти печалит меня меньше, чем вы думаете. Я чувствую себя такой счастливой, что господь удостоил меня своей милости, и буду отныне стараться воспользоваться этим оставшимся мне сроком. В конце концов, дорогой мой друг, не все ли равно, немного раньше, немного позже, — и что есть наша жизнь? Я как никто должна была быть счастливой, а счастлива не была. Мое дурное поведение сделало меня несчастной: я была игрушкой страстей, кои управляли мною по собственной прихоти. Вечные терзания совести, горести друзей, их отдаленность, почти постоянное нездоровье, и, наконец, никто лучше вас не знает, сударыня, как мучительна жизнь на одре болезни. Прощайте, дорогой мой друг, любите меня и молитесь за успокоение души моей, будь то на этом свете, будь на том. Обнимите за меня любезных ваших дочерей.
Из Парижа, 1733
Нынче после полудня, сударыня, получила я письмо ваше, доставившее мне истинное удовольствие. Здоровье мое не становится лучше, а время года сейчас такое, что вряд ли можно надеяться на целительное действие лекарств. Вы спрашиваете меня, изменилась ли я, — даже очень изменилась: глаза стали какие-то серо-бурые, щеки ввалились, лицо вытянулось и побледнело. А что до тела, то одна кожа да кости остались; если бы я румянилась, я бы выглядела бодрее. Лицом я изменилась меньше, чем можно было ожидать, и губы не совсем еще бледные. Короче говоря, прескверная это штука — истощавшее тело. Что касается до моей души, то в будущее воскресенье, надеюсь, она уже полностью будет очищена от скверны. Я покаюсь во всех грехах своих. Вчера произошла у нас весьма трогательная сцена. Посылаю вам копию с того письма, которое было мне собственноручно вручено в ответ на то, которое написала ему я и в котором я, выражая ему свои чувства, объявляю о своем решении и прощаюсь с ним. Поскольку он отдал мне его сам, у меня не было возможности прочесть его сразу. У нас был по этому поводу разговор, и если бы только вы присутствовали при нем, вы наверняка, так же как и мы, не могли бы сдержать слезы. Разговор этот отнюдь не меняет моих намерений, да он и не пытался уговаривать меня изменить их. Вы будете удивлены, узнав, что помогают мне в этом предприятии мой возлюбленный, госпожа де Парабер и госпожа дю Деффан и что более всего скрываю я предстоящую исповедь от той, кого мне пристало бы рассматривать как мать свою. Словом, в воскресенье госпожа де Парабер увезет ее из дому, а духовника порекомендовала мне госпожа дю Деффан, — это отец Бурсо, о котором вы несомненно наслышаны. Он умен, знает свет и сердце человеческое; он благоразумен и не притязает на славу модного исповедника. Вас, должно быть, удивляет, что я избрала себе подобных наперсниц, но они ходят за мной все время, что я больна, особливо госпожа де Парабер, которая почти не оставляет меня и выказывает дружбу удивительную — окружает меня заботами и вниманием, осыпает подарками. И ею самой, и ее слугами, и всеми ее вещами я могу распоряжаться так, как если бы все это принадлежало мне. Она приезжает ко мне одна, остается на весь день и ради меня отказывается от встреч со своими друзьями. Она помогает мне, не высказывая при этом ни одобрения, ни осуждения, — дружественно выслушав меня, тотчас же предоставила свою карету, чтобы поехать за отцом Бурсо и, как я только что упомянула, ради моего спокойствия увозит на этот день из дому госпожу де Ферриоль. А госпожа дю Деффан, ничего не знающая о моем образе мыслей, сама предложила мне своего духовника. Я не сомневаюсь, что все, чему ныне они являются свидетелями, заронит искру в их души и, даст бог, будет способствовать и их обращению. Прощайте, сударыня. Мне так радостно беседовать с вами, что трудно с вами расстаться. А расстаться придется, увы!