Лоренца проснулась от шума мотора. Ей казалось, что она спала очень долго, но судя по мигающим на мобильнике цифрам, прошло не больше часа с тех пор, как она поднялась к себе.
Внизу хлопала дверца машины, потом входная дверь. Отчим говорил, что освободился на полдня раньше, вот и вернулся, хотя ждали его только утром. До Лоренцы долетело «Елочка!», это прозвище он давно освоил. Мама, стоя на крыльце, смеялась и что-то отвечала негромким шепотом.
— Замерзнете! — проворчала Лоренца. Подслушивать было нехорошо, но интересно. Она нашла чем успокоить совесть — в комнате стало свежо, окно стоило бы закрыть, а справлялась с ним Лоренца плоховато. Уймись, совесть! Я просто закрываю окно. Я не виновата, что так бестолкова и окно у меня открывается то сверху, то сбоку. И в том, что они там галдят, не задумываясь, что я их слышу, тоже не виновата.
И тут она чуть не свалилась с подоконника.
— Четыре недели, наверное, — сказала мама.
Потом она прибавила еще что-то и тоже назвала мужа каким-то ласковым прозвищем, звонким и таинственным. Лоренца такого слова раньше не слышала.
Так и не сладив с окном, она на цыпочках вернулась в постель и натянула одеяло на голову.
Вот и сложилось все воедино. И то, почему мама так рьяно принялась строить гнездышко. И почему она не взяла в кафе любимый кофе по-ирландски. И почему так погрузилась в себя. Господи! Она ж уже не юная!
Лоренца снова заплакала, теперь беззвучно, без рыданий. Она окончательно почувствовала себя лишней. «Так хорошо начать все сначала!» — говорила мама подруге по телефону. Вот и начала — все. И ребенка тоже завела нового.
— Что мне делать? — сказала она в темноту. Ответа не было. Огромные звезды сияли в ветвях сосны, лес путал тропинки, неслись сквозь темноту всадники в светящихся коронах. Опять привиделись змеи. Всадники то ли страшились их, то ли пытались догнать. Потом сновидение стало путанным и страшным. Она снова увидела море, на сей раз оно было темным, а пена, осевшая на камнях — буро-красной.
Утро выдалось солнечным и красивым, тонко пела невидимая птица, в церкви опять били в колокола. Лоренца долго нежилась под тонким одеялом и думала, что не так все плохо. Ну, будет у нее братик, или сестричка. Она когда-то сама просила.
И бабушка взовьется. Уже забавно.
Через полчаса ей почти удалось уговорить себя, что перемены — только к лучшему. К тому времени, когда она приняла душ и расчесала волосы, слезы и огорчения почти забылись и Лоренца была готова ко встрече с мамой и отчимом. Интересно, когда мама изволит сознаться?
В ушах все время звучало то имя-не-имя. Очень хотелось подколоть маму: запомнить, что дочь предпочитает не называться Ларисой ты не можешь, а имечко, которое и не выговоришь без запинки, как, долго учила? Но тогда надо было сознаться в том, что она торчала у окна, а это было стыдно.
А имя все звенело, и даже птица, казалось, высвистывала его на разные лады.
5
— Ажуолас где? — спросил отчим, когда сели завтракать. Мама пожала плечами.
— Он часто с утра уезжает.
— Понятно, — усмехнулся отчим, — хотя бы поел, а то с велосипеда свалится.
Лоренца тоже усмехнулась. В последние дни Ажуолас, дай ему волю, поселился бы у Аустеи в доме. Она бы съехидничала — не вслух, так про себя. Но после вчерашнего разговора было беспокойно.
Мобильник Ажуолас благополучно забыл на тумбочке в прихожей — такое с ним случалось частенько. Велосипед и правда исчез. Лоренца вздохнула с облегчением: отчиму брат еще ничего не сказал. И тут же, против всякого здравого смысла, обиделась: ее беды казались ему малозначимыми, когда рыжая ждет. Хотя, Ажуолас мог и не знать, что отец вернулся, это она у окна маячила.
Пожалуй, такого тихого утра еще не было. Колокольня умолкла, птицы тоже отсвистели свою песенку, и все звуки пропали. Лоренца поймала себя на том, что идет на цыпочках — слишком громкими были шаги.
И никого на дороге. Ни машин, ни велосипедов, ни пешеходов. Когда загрохотал грузовик, ей показалось, что небо сейчас разорвется от шума.
Машина остановилась рядом, из кабины высунулся крепкий темноволосый мужик и прокричал что-то радостное. Единственным знакомым словом было «лабас», Лоренца кивнула и заторопилась вдоль обочины, готовая в любую минуту сигануть вбок и нестись наутек. Бегать она умела, в школе ее всегда в команду брали.
Но мужик и не думал ее хватать. Теперь он говорил по-русски:
— Лариса… Подожди!
Вдоль позвоночника пополз противный холодок. Лоренца остановилась и постаралась спросить так спокойно, как могла:
— Мы разве знакомы?
Спокойствие давалось ей плохо, голос дрогнул. Мужик не обратил на это внимания.
— Лариса, — повторил он, — мама хочет тебя в гости.
«У меня хорошие сыновья, — говорила Жиежула, — сын по субботам на машине в „Максиму“ возит». Интересно, — подумала Лоренца, — сколько они в этой «Максиме» закупают? Полный грузовик?
— Спасибо, — кивнула она, — я спрошу родителей.
— Я бы сейчас отвез, время имею, — возразил сын Жиежулы, — тебе у нас понравится.
— Я же сказала! Мне разрешения надо спросить.
Водитель покачал головой.
— Так быстрее. Мне к ним круг делать, если заезжать.
Встреча нравилась Лоренце все меньше. Она решила не спорить, мужчина явно сильнее. Улыбнувшись, она кивнула и потянула из кармана телефон.
— Не надо заезжать. Я позвоню и предупрежу.
— Ладно, — махнул мужчина рукой, — потом зайдешь. Но лучше б сейчас — она не всех приглашает.
Он закрыл окошко, потом, словно вспомнил что-то важное, открыл его снова и усмехнулся:
— Спасибо за серебро!
Машина рванула с места, Лоренца зажмурилась, чтоб поберечь глаза от пыли. Когда серые клубы рассеялись, мир снова опустел.
И даже шума мотора не было слышно. Словно бы грузовик просто растворился. Только кривенькая осинка на обочине жалобно трепетала. Ветра, к слову, не было.
Она справилась с порывом бежать без оглядки домой и упрямо зашагала к елке. В кармане покоились новые привезенные отчимом мелки. Великая картина ждала воплощения.
И понемногу тишина рассеялась. Сначала Лоренца услышала птиц. Потом мимо пронесся скутер. Проехала полная женщина на велосипеде. Дорога ожила.
Лоренца все же добралась до елки и просидела возле нее почти до вечера. Рисовалось сегодня хорошо, несмотря на все переживания, а может и благодаря им. Елка вышла как живая — и это не оговорка. Она походила на женщину, стоявшую на склоне и смотрящую вдаль. Спина согнута, руки-ветки протянуты вперед. Казалось, вот-вот она ухватится ими за голову-вершину и заголосит, заплачет от невыносимого горя.
Лоренца бережно спрятала рисунок, подумав, что ей будет чем похвастаться перед тем преподавателем, о котором говорил отчим. Впервые за эти дни она стала думать о будущем. О школе, в которую придется ходить — вроде бы, школа хорошая, там даже театр есть. О маленьком, который родится зимой. О том, что неплохо бы достать спицы, да связать малышу пинетки — рукодельничать она любила. Эти раздумья были так уютны и умиротворяющи, что она думать забыла о странных снах и людях.
Наваждение настигло ее уже возле дома, когда трава зашевелилась и вдоль дороги поползли змеи. Одна, другая, третья. Они выползали из травы на дорогу, вскоре Лоренца оказалась среди змей. Она боялась шевельнуться от ужаса и брезгливости, но змеи ее не тронули. Они стремились куда-то вперед.
Куда именно, она увидела, когда оцепенение прошло и появились силы дойти до калитки. Змеи расположились кругом в саду, почти у самого крыльца. Над ними стоял отчим с пакетом молока в одной руке и глиняной миской в другой.