— Да, он совершенно другой, — согласилась с ней мама, но Грейс не заметила, что ее голос сломался. — Я рада, что познакомилась с дядей Луисом. Он был очень добр ко мне.
Одри была слишком тронута, чтобы говорить. Она долгим взглядом смотрела на долину, простирающуюся перед ними, и ее лицо обволакивал золотой свет солнечного заката. Когда Грейс повернулась к ней, то заметила, что по ее щекам текут слезы.
— О, мамочка! Неужели этот пейзаж навевает на тебя грусть? — спросила она, беря ее под руку. Одри кивнула, потому что комок стоял в горле, мешая говорить. — Красота всегда навевает меланхолию, — продолжала Грейс, сжимая руку матери, не осознавая значения своих слов. — Это оттого, что она не может быть с нами вечно.
Воспоминания захватили Одри в свой плен, ее плечи задрожали. Грейс решила, что слезы матери вызваны волшебной красотой неба.
— Мы должны рассказать папе об этом пейзаже. Ему бы тоже понравилось. Как жаль, что он не захотел пойти с нами!
Но Одри была благодарна судьбе за эти минуты уединения. Это был очень личный момент, в котором Сесилу не было места. Она снова посмотрела на погружающуюся в темноту долину, и в ее воображении возникло лицо Луиса, — такое, каким его описала Грейс. Она знала, что сама никогда не смогла бы представить его таким…
Грейс была уверена, что осталась в доме одна. Отец уехал в магазин, чтобы купить какие-то новые растения, мама пошла навестить Леонору и внуков. Она села за пианино, ощущая вину, словно школьница, нарушающая правила, и дотронулась до клавиш. Она вспомнила обещание, данное дяде Луису, но убедила себя, что никто ее не услышит. Ее руки горели, так ей хотелось сыграть эту мелодию.
Первые аккорды были едва слышны. Грейс играла очень тихо, боясь, что вернется мама или папа пройдет через сад. Но мало-помалу звуки оплели ее сознание словно плети плюща, и скоро перед ее внутренним взором побежали картинки, красивые и печальные, как вчерашний пейзаж. Она закрыла глаза и позволила музыке увлечь себя. Она полетела далеко-далеко, в места, которых не знала, но к которым рвалось ее сердце. Она увидела широкие равнины Аргентины, где, в погоне за страусами, скакали верхом молодые мужчина и женщина. Садилось солнце, под бескрайним золотым небом расстилались пампасы, окрашенные насыщенным янтарным цветом. При виде этой красоты глаза девушки наполнились слезами. Что-то невероятно трогательное было в этой молодой паре… Их радость зиждилась на печали. Она ощущала их надежды и чувствовала их грезы, словно это были ее собственные чаяния. Грейс попыталась окунуться глубже в свои видения, но врожденный инстинкт самосохранения вдруг приказал ей оторвать пальцы от клавиш. Она открыла глаза в тот момент, когда рука матери со злостью захлопнула крышку пианино. Грейс испугалась до слез. Она подняла взгляд на мать, чье лицо было бледным как смерть.
— Я не хочу, чтобы ты впредь играла эту мелодию. Никогда! — крикнула она. — Ты поняла меня?
Ее руки дрожали, она нервно хрустела пальцами. Казалось, она обожгла их, когда прикоснулась к инструменту. Одри со страхом посмотрела на дочь, но, заметив, что этот страх отразился в глазах Грейс, тоже разрыдалась. Дрожащими пальцами она зажала рот и упала на колени.
— Прости меня! Прости, — шептала она, испуганная собственной злостью. — Я не хотела обидеть тебя. Прости меня, Грейс.
— О, мамочка! Что я наделала… — всхлипывала Грейс, обнимая мать. — Ты тоже прости меня.
Они долго сидели обнявшись, а «Соната незабудки» по-прежнему продолжала эхом звучать в ушах. Наконец Одри погладила Грейс и вытерла ее слезы, потом встряхнула волосами и решительно сжала губы.