Лицо Сесила потемнело, утолки рта опустились.
— Нет, Луис не такой, как все.
— Это — часть его особого обаяния, — сказала Одри, отворачиваясь, чтобы Сесил не заметил вспыхнувшего на ее щеках румянца.
— Вы — уникальный человек, если считаете его обаятельным, — сказал Сесил, испытывая по отношению к Одри чувство восхищения и благодарности: она нашла в Луисе хорошие черты. Эта способность сопереживать вызывала доверие. — Ах, Одри, иногда он приводит меня в отчаяние, — добавил он. — Я беспокоюсь о Луисе, о его будущем.
— Но он справляется со своей работой в компании отца, не так ли?
Сесил утвердительно кивнул и засмеялся.
— Вы такая милая, Одри! Он получает зарплату, потому что ваш отец — очень щедрый человек. Единственное, чего хочет Луис, — мечтать и играть на фортепиано. Если бы не музыка, я бы считал его совершенно потерянным, но он очень одаренный пианист. Жаль, что он не может направить свой талант в другое русло. Не хочет работать. Он мог бы давать концерты, причем скоро стал бы одним из лучших. Он мог бы преподавать музыку или писать ее, но ему не хватает желания и дисциплинированности. Вместо этого он сидит за столом в душном офисе в городе, рисуя шаржи на прохожих. Он живет в своем собственном мире, и никто не может достучаться до него. Никто, даже я.
При этих словах сердце Одри бешено забилось, так как она знала, что уже достучалась до Луиса. Он пригласил ее в свой мир, и она там чувствовала себя как дома. Говоря о брате, Сесил выглядел таким напряженным… Одри вдруг захотелось рассказать ему об их с Луисом общей любви к музыке и их игре на фортепиано, но она сдержалась. Когда Сесил внимательно посмотрел на нее, она прочитала в его взгляде обожание. Не стоит убивать в нем надежду. Раньше он казался ей сильным и неуязвимым, но сейчас, рассказывая о брате, Сесил выглядел подавленным.
— Он всегда был таким? — спросила она, поднимая упавшую веточку и растирая ее пальцами, чтобы почувствовать «больничный» запах эвкалипта.
— Да. Он всегда чувствовал себя лучше наедине с самим собой, чем с другими детьми. Ему никто не был нужен. Единственный момент, когда он возвращался к жизни — игра на фортепиано. У моей матери в комнате для рисования стоял большой рояль, и он часами играл, сочиняя мелодии, еще до того, как выучил нотную грамоту. Он мог сыграть все что угодно. Нужно было только напеть ему мелодию, и он превращал ее в нечто необыкновенное. Я не знаю, откуда у него этот дар, никто из моих родителей не обладает музыкальным слухом. Моя мать играет только потому, что ее в детстве заставляли родители, но это не врожденный талант, не такой, как у Луиса. Потом он не пошел в армию, когда все парни его возраста добровольно шли на фронт. Это был страшный удар для моего отца, участвовавшего в Первой мировой и получившего орден. Он — гордый мужчина, воин до мозга костей, и никогда не понимал Луиса. Мама, будучи женщиной и обладая более мягким характером, делала все от нее зависящее, чтобы наставить сына на путь истинный, но в конце концов отчаялась.
— А Сисли?
— Сисли — папа в юбке. Луис всегда раздражал ее. Она всем говорила, что он — приемыш. Она так часто это повторяла, что я тоже почти поверил в это, настолько Луис на нас не похож.
— Как жестоко, — Одри задохнулась от возмущения. — Луис знал об этом?
— Боюсь, что да, но, похоже, его это не очень волновало. Не думаю, что он хотел быть частью нашей семьи. Ему никто не нужен. Я привез его сюда, так как думал, что переезд пойдет ему на пользу. Здесь его никто не знает, и можно начать все с чистого листа.
Одри смотрела на него, чувствуя, что ее лицо пылает от восхищения.
— Вы очень добры, — сказала она. В ее глазах светилась благодарность. — Луису очень повезло, что вы заботитесь о нем.
— Я делаю все возможное, но временами задаюсь вопросом, зачем. Я не получаю благодарности, и мне очень больно слышать, как люди ругают его.
— Они грубы, потому что не признают ни за кем права быть не похожим на них. Это маленькая община, и если ты не соответствуешь принятым стандартам — ты изгой. И Луис — не первый, кто с этим столкнулся, — сказала Одри, думая об Эмме Леттон.
— Я не думаю, что у Луиса есть шанс что-то изменить.
— Да нет же, есть. Он покорит их, в конце концов. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-то так хорошо играл на фортепиано. Как бы то ни было, он не изгой, он просто очень эксцентричен и талантлив. Он уникальный, очень одаренный, особенный.
— Вы прелесть, — сказал Сесил, чувствуя, что сердце тает от нежности. — Если я вам открою секрет, вы обещаете хранить его, что бы я вам ни сказал?