Инквизитор вновь взглянул на своего безобразного осведомителя.
— Так говори же, — поторопил он его.
— Ваше сиятельство будут недовольны, — продолжал Дзаго, по-прежнему ничего толком не объясняя.
Внутри у Гардзони все клокотало от нетерпения и ярости.
— Ну что такое ужасное могло случиться? Думаешь, ты способен меня удивить? После всех печальных новостей, что я получил за последнее время? — выпалив все эти вопросы, инквизитор перевел дух и стал методично перечислять заботы, что тревожили его сердце: — Австрия и Франция, по всей видимости, скоро заключат новый союз: граф Кауниц прилагает все усилия, чтобы поссорить Людовика Пятнадцатого с Фридрихом Вторым. Тем временем Россия и Англия собираются подписать договор, а Пруссия еще не решила, как поступить. Наше положение крайне опасно, дорогой мой Дзаго. Мария Терезия Австрийская нацелилась на Силезию, хочет присоединить ее к своей и без того огромной империи, а Венеция будет изо всех сил стараться сохранить нейтралитет, потому что не готова противостоять ни одной из сторон. Да и что ей остается! Никакой пользы участие в войне нам не принесет. Не будь я Пьетро Гардзони, если не верно то, что сила Венеции не в оружии, а в умении вести переговоры. Но, собственно говоря, тебе нет никакого дела до всего этого, правда? Ты мой злой гений и помогаешь мне, оставаясь в тени.
Инквизитор ненадолго умолк, но потом продолжил снова: ему хотелось выговориться, а заодно и убедиться, что Дзаго не принес никаких вестей, более печальных, чем то, что уже беспокоило его.
— Тяжелые времена настали, дорогой Дзаго. Дож Франческо Лоредан — человек слабый, заурядный, ему не хватает знаний, а еще больше — умения принимать решения. А теперь, как назло, болезнь приковала его к постели, так что любые клеветники и предатели могут безнаказанно насмехаться над ним. Так скажи мне, неужели твои вести хуже, чем все это?
Дзаго сделал глубокий вдох, как будто для его сообщения требовалось столько воздуха, сколько могла вместить его грудь.
Наконец он открыл рот и произнес всего три слова:
— Джакомо Казанова вернулся!
Это было началом конца.
Услышав злополучное имя, Пьетро Гардзони вскочил на ноги и едва не скинул со стола чернильницу.
Он еще сильнее распустил накрахмаленный воротник, как будто тот мешал ему дышать, и расстегнул пуговицы длинного черного камзола.
Джакомо Казанова — какое бесстыдство!
Этот человек был проклятием инквизитора. Воплощение всех пороков, разрушитель женских судеб, а по некоторым слухам и поклонник оккультных знаний… А ведь по последним данным он скрывался в Вене! Гардзони хорошо помнил, как несколько лет назад Джакомо Казанова покинул Венецию: инквизитор тогда смог наконец-то вздохнуть с облегчением, потому что этот человек приносил столько же бед, как чума и нищета, вместе взятые. Все, к чему он прикасался, обращалось в слезы и смерть. Конечно, народ его обожал, женщины решались на любые безумства от любви к нему, а писатели и художники видели в нем героя и бунтаря, а значит, пример для подражания. Но Казанова был истинным проклятием для всего, что касалось порядка и дисциплины. А в таком городе, видит бог, порядок и дисциплина совершенно необходимы. Переполненная кабаками и игорными домами, театрами и борделями, салонами и тавернами, Венеция походила на пороховую бочку, что могла взорваться в любой момент. Переменчивая и непостоянная, как яцля лагуны, на которой ее когда-то возвели, она была готова, будто ветреная сладострастница, отдаться любому, кто знает, как удовлетворить ее прихоти.
Словом, от Казановы можно было ожидать чего угодно, и весть о его возвращении обрадовала инквизитора примерно как эпидемия оспы.
— Ты уверен? — с некоторым сомнением в голосе переспросил Гардзони. — Ты его видел? Это точно был он? разговор с осведомителем отобрал у него последние силы. — Да говори, черт бы тебя побрал!
Дзаго нервно кашлянул.
— Я видел его собственными глазами.
— Где?
— В трактире «До Мори». Это в районе Сан-Поло, рядом с Риальто, ваше сиятельство, наверное, слышали о нем?
— Кто же не слышал об этом логове пьяниц и бездельников! — Государственный инквизитор был вне себя от ярости.