ШАКАЛЫЙ: Из-за постоянно грозящей революции и последующей за ней экспроприации эти проблемы имеют все меньшее значение в браках в наших кругах.
ИШТВАН: Все это вообще так скучно.
ШАКАЛЫЙ: Ах да - могу застрелиться в любой момент: мои нервы на пределе. (Достает револьвер) Никто меня не понимает. О, если б вы только могли знать. (Приставляет револьвер к виску. Иштван подрывается и пытается отобрать револьвер. Борьба)
ИШТВАН: Не отбирайте у меня возможность сатисфакции. Не выкручивайте мне руки - я музыкант. И так ничего не поможет (вырывает у него из рук револьвер и прячет его в карман. Одновременно через стеклянные двери входит РИО-БАМБА, закутанный в пелерину и с сигарой в зубах).
РИО-БАМБА: (не снимая черной шляпы с огромными полями. Сигара все еще в зубах) Как хорошо отдохнуть в этом вашем Мордоваре после приключений среди тропических морей и джунглей - но только так. Здешняя жизнь постоянно должна быть фатальной: подавляющей. Должен заявить, что я твой дядя, Иштван. Сейчас я зовусь Рио-Бамба, и тот, кто назовет меня иначе, дорого заплатит мне. Рассчитываю на осмотрительность присутствующих.
ИШТВАН: Ах, дядюшка: помню, как сейчас, ту ночь на борту «Сильвии» - это была старая военная посудина, переделанная в торговую, мне тогда было 5 лет. Мы добирались до Рио, и ты, блудный дядя, дымил своей извечной сигарой, как и сейчас.
РИО-БАМБА: Я герой из забытого сна. Но Мордовар всегда жил во мне. Я должен был вернуться сюда. Я благодарен за такую возможность своему компаньону, Иоахиму Бальтазару де Кампос, который приедет через пару минут.
ИШТВАН: Наплыв бразильских плантаторов на бедный Мордовар. Но разве нас касаются переживания обычных людей? У художников они заменяются чем-то иным, переносятся в другое измерение, и потому каждая мелочь в жизни художника имеет бешеную ценность, поэтому до смешного тщательно занимаются этими мелочами биографы.
ШАКАЛЫЙ: И этому господину уже снится его будущий биограф, изучающий тайны сегодняшнего вечера, связанные с его нотными рукописями. Искусство это игрушка - не лучше и не хуже других. Возвышение художников в наше время приводит к нашему декадентству.
ИШТВАН: Я не собираюсь вам отвечать, потому что мы пока что враги, согласно наиглупейшему из дружеских соглашений из когда-либо существовавших. Гордость это пережиток - никто сейчас уже не сможешь дать определение этому понятию.
ШАКАЛЫЙ: Однако вы продолжаете со мной разговаривать. И несмотря на то, что вы говорите о гордости, вы будете драться со мной.
ИШТВАН: Это исключительно для художественных целей. Я нуждаюсь в хоть какой-то встряске, которая бы освободила во мне то, что я должен написать. Я страшный трус - поэтому выбираю страх, который мне посылает случай. Если бы я был эротоманом, я бы выбрал встряску единственной любовью.
ШАКАЛЫЙ: А если бы вы были гурманом, выбрали бы голодовку. Три причины, к которым материалистические, псевдонаучные мозги хотят свести религию.
ИШТВАН: Не сведут. Религия, наравне с философией, - обработанные интеллектом специфические чувства, которые я называю метафизическими.
РИО-БАМБА: Ну, хорошо, но знаете, например, факт моего возвращения в Мордовар.
ШАКАЛЫЙ: Как это связано с тем, о чем мы говорили?
РИО-БАМБА: Может и связано. Но я не приемлю идиотского следования теме. Итак: будто бы в Бразилии мне было лучше. Но все же я не выдержал и, пользуясь одержимостью Иоахима венгерским вином и этими местными горами, приехал. При этом должен доверить вам великую тайну: человек, который разрушил мою жизнь, - это бабка Юлия. Я младше ее на 10 лет, для нее совершил кражу, из-за которой мучаюсь по сей день.
БАБУШКА: Да - к сожалению, я была его любовницей, и моя покойная дочь была его дочерью. Я была моральным чудовищем, а физически была так привлекательна, что люди губили себя ради меня.
РИО-БАМБА: Нет - она правду говорит.
БАБУШКА: В том числе и ваш отец, господин барон (полный мрак. Горы в снегу искрятся оранжевым отблеском зари, а потом холодным лунным светом). И так мы проживаем сейчас вечер воспоминаний, склоненные над источником, из которого можем черпать что хотим: яд и горечь или нектар и амброзию, или лекарство от душевной боли, тоски и мук совести.
ИШИВАН: Да - это типичный мордоварский вечер, когда горы горят отблеском зари и земля и вправду кажется удивительной планетой, а не местом каждодневной обыденности.
РИО-БАМБА: Вот - как прекрасно ты это выразил, племянник мой. Я хотел заинтересовать вас фактом без общего значения: странность личных переживаний сделать достоянием всех - через возбуждение ощущения очарования моих собственных воспоминаний. Но сделать это не получится. Каждый живет закрытым в своем собственном мире, как в тюрьме, а думает, что это вечернее облако, которое он видит в минуту раздумий над вечностью, и которое пролетает на небе другого человека - а там может быть беззвездная ночь, полная разврата, или омерзительно ясный полдень.