Беззубый старик в очках с поистине евангельским спокойствием сказал:
— Не волнуйся, Мигелучо, пусть каждый за себя играет. Дону Николасу кажется, что это худии.
— Семерки тоже идут, — упорствовал дон Николас.
Старик в очках сочувственно улыбнулся:
— Девятки, с вашего позволения. Только это ни какие не худии. Игра на фосках.{87}
Несколько голосов прошептали, словно литанию:
— Мечи, Мигелучо.
— Не слушай!
— Посмотрим, что будет.
— А ты не дурака валяешь?
— Нет, — сухо ответил Мигелучо.
Он начал метать. Все смотрели молча. Кое-кто беспокойно оглядывался, окидывая меня быстрым взглядом, и снова впивался в карты. Брат Амвросий знаком подозвал к себе семинариста, сидевшего на краю стола, и подошел ко мне.
— Господин маркиз, — сказал монах, — забудьте о том, что было сегодня ночью, ради всего святого забудьте! Чтобы решиться на это, мне надо было весь вечер пить вино. — Он еще что-то бормотал и, положив свою цепкую руку на плечо семинариста, который подошел к нам и слушал, со вздохом сказал: — Вот кто во всем виноват… Я привел его как свидетеля.
Мигелучо впился в меня своими смелыми глазами и в ту же минуту покраснел, как девушка:
— Деньги так или иначе надо найти. Вы с этим согласитесь, господин маркиз. Брат Амвросий рассказал мне, как великодушен его друг и покровитель.
Монах открыл свой черный рот и рассыпался в неуклюжих похвалах:
— Необычайно! И в этом и во всех других отношениях он первый кабальеро во всей Испании.
Некоторые из игроков с любопытством смотрели на нас, пока Мигелучо тасовал карты. Окончив, тот сказал старику в очках:
— Снимай, дон Кинтильяно.
Дон Кинтильяно снял дрожащей рукой колоду и тут же с улыбкой заметил:
— Берегись, я сдаю только фоски.
Мигелучо еще раз метнул банк и повернулся ко мне:
— Я не приглашаю вас играть, это ведь настоящее разорение.
А старик в очках все с тем же евангельским видом добавил:
— Все мы — люди бедные.
Другой назидательно сказал:
— Выиграть здесь можно разве только гроши какие, зато проиграть — целые миллионы.
Видя, что я колеблюсь, Мигелучо встал и, держа в руках колоду карт, стал приглашать меня. Все преподобные отцы потеснились и пустили меня к столу. Улыбаясь, я обернулся к эсклаустрадо:
— Брат Амвросий, сдается мне, что предназначенные на отъезд деньги здесь останутся.
— Боже сохрани! Игре конец.
И монах мгновенно погасил лампу. Уже начинало светать; послышались звуки горна, заглушавшие гулкое цоканье копыт по мостовой.
— Это уланы Бурбона, — сказал семинарист, — вчера еще я их ждал.
Несмотря на ненастье, ветер и снег, дон Карлос решил выступить в поход. Мне сказали, что давно уже ожидали кавалерию Бурбона — дело было только за нею. Триста заслуженных улан, которые впоследствии стали именоваться воинами Сида!{88} Прибывший с этим отрядом граф Вольфани был одним из адъютантов короля. Мы оба обрадовались этой встрече, ибо, разумеется, мы были большими друзьями, и поехали рядом. Звуки горна врывались в марш, ветер развевал гривы лошадей, а на улицах народ восторженно кричал:
— Да здравствует Карл Седьмой!{89}
В проемах узких окон, занавешенных темными занавесками, время от времени появлялась какая-нибудь старуха; своими высохшими руками она отворяла створку окна и неистовым голосом кричала:
— Да здравствует король истых христиан!
А мощный голос толпы отвечал:
— Ура!
Выехав на большую дорогу, мы на минуту остановились. С гор внезапно подул ветер, резкий, холодный. Ветер этот колыхал плащи, срывал с голов береты{90} и отбрасывал их назад с каким-то неистовством, трагическим и величественным. Лошади вздымались на дыбы, испуганно ржали, и нам приходилось делать усилия, чтобы удержаться в седлах. Потом весь отряд двинулся в путь. Дорога шла между холмов, вершины которых были увенчаны одинокими домиками. Так как дул сильный ветер и непрерывно шел дождь, было приказано завернуть в городок Сабальсие. Королевская штаб-квартира была на большом хуторе, на перекрестке двух дорог — колесной и конной. Сойдя с лошадей, мы сразу же собрались все на кухне, у очага, а хозяйка побежала в комнату, чтобы принести кресло, на котором сидел дед, и предложила это кресло его величеству королю дону Карлосу. Дождь громко хлопал по стеклам, и разговор свелся главным образом к жалобам на непогоду, которая помешала нам разделаться, как мы собирались, с соединением альфонсистов,{91} занявшим дорогу на Отейсу. По счастью, к концу дня буря утихла.