Дон Карлос тихо сказал мне:
— Брадомин, что нам делать, чтобы не умереть от скуки?
Я позволил себе ответить:
— Государь, женщины здесь все старые. Может быть, мы помолимся богу?
Король пристально на меня посмотрел. Глаза его улыбались:
— Вот что, прочти-ка нам сонет, который ты написал в честь моего кузена Альфонса.
Придворные рассмеялись. С минуту я смотрел на них, а потом, поклонившись королю, сказал:
— Государь, я слишком себя уважаю, чтобы позволить шутить над собой.
Дон Карлос задумался. Потом, что-то решив, подошел и обнял меня:
— Я не хотел тебя обидеть, Брадомин. Ты должен это понять.
— Я-то понимаю, государь, но боюсь, что другие не поймут.
Король взглянул на свою свиту и проникновенно сказал:
— Ты прав.
Наступила глубокая тишина, которую нарушали только порывы ветра и потрескивание огня в очаге. Тени на кухне стали сгущаться, но вместе с тем сквозь мокрые стекла окон видно было, что солнце еще не зашло. Обе дороги, и колесная и конная, исчезали среди суровых скал, и в этот час обе были одинаково безлюдны. Стоявший в амбразуре окна дон Карлос подозвал меня таинственным жестом:
— Брадомин, ты и Вольфани будете меня сопровождать. Мы поедем в Эстелью, но никто не должен об этом знать.
— Вам угодно, чтобы я предупредил об этом Вольфани, государь? — спросил я, стараясь сдержать улыбку.
— Вольфани предупрежден. Это он устраивал торжество.
Я поклонился и стал расхваливать моего друга:
— Я восхищен тем, что вы воздаете должное великим талантам графа!
Король промолчал, словно желая этим показать, что слова мои ему неприятны. Потом он открыл окно и, протянув руку, сказал:
— Дождь кончился.
На затянутом небе начала проглядывать луна. Вскоре явился Вольфани:
— Все готово, ваше величество.
— Подождем, пока стемнеет, — тихо сказал король.
Из глубины кухни, где было уже совсем темно, доносились голоса: дон Антонио Лисаррага и дон Антонио Доррегарай говорили о военном искусстве. Они вспоминали выигранные битвы и строили планы новых побед. Заведя речь о солдатах, Доррегарай расчувствовался. Он высоко ценил спокойное мужество кастильцев, храбрость каталонцев и пыл наваррцев. Вдруг чей-то властный голос прервал его:
— Наваррцы — самые лучшие солдаты на целом свете!
По другую сторону очага медленно поднимается сгорбленная фигура старого генерала Агирре. Красноватые отблески пламени колыхались на его морщинистом лице, а глаза горели из-под темных седых бровей юношеским огнем. Дрожащим голосом, волнуясь, как мальчик, он продолжал:
— Наварра — вот истинная Испания!{92} Преданность, вера и героизм там незыблемы с тех времен, когда она была великой державой.
В голосе его слышались слезы. Этот испытанный солдат был тоже человеком старого закала. Должен признаться, я восхищаюсь этими чистыми душами — они всё еще верят, что счастливая судьба народов зависит от их древней, суровой доблести. Я восхищаюсь ими и вместе с тем жалею их, потому что народы, как женщины, счастливы только тогда, когда позабывают о том, что именуется долгом. В этом проявляется эгоистический инстинкт грядущего, который лежит по ту сторону добра и зла и побеждает самое смерть. Не приходится сомневаться, что настанет день, когда в памяти живых всплывет тот тяжкий приговор, который они вынесли еще нерожденным на свет. Какой это кладезь мудрости — человек, решившийся надеть колпак с бубенцами на желтый череп, наполнявший сумеречными раздумьями души старых отшельников! Какой это кладезь мудрости — тот, кто, поправ закон всего сущего, высший закон, который един для муравьев и для небесных светил, отказывается в эту счастливую эру дать жизнь и готовится к смерти! Разве это не было бы самым забавным способом прекратить существование рода человеческого на земле, подобно апофеозу Сафо и Ганимеда.
Пока я предавался всем этим мыслям, стало совсем темно и свет луны озарил амбразуру окна. Скалы вдоль дороги выглядели грозно, а с ближайших гор в ночной тишине доносился шум низвергающихся потоков. Окно было открыто, и в комнату проникала струя свежего сыроватого воздуха, вслед за которой, словно смиряя ее, из очага поднимались горящие языки пламени. Дон Карлос сделал нам знак следовать за ним. Мы вышли и некоторое время шли пешком, пока не достигли скалистого ущелья, где нас дожидался вестовой с нашими лошадьми. Дон Карлос вскочил в седло и погнал лошадь галопом; мы последовали его примеру. Когда мы проезжали мимо часовых, во тьме послышался окрик: