— Боюсь, что да, государь!
Эхо донесло до нас невнятные, бесформенные слова. Дон Карлос умолк и за всю дорогу больше ничего не сказал. Мы сошли с лошадей у самого хутора, возле груды камней, и, передав поводья сопровождавшему нас вестовому, пошли пешком. У дверей мы остановились и несколько мгновений глядели на освещенные луной черные тучи, которые гнал ветер.
— И чертова же погода! — пробормотал дон Карлос.
Он последний раз посмотрел на грозное небо, которое предвещало метель, и вошел в дом. Не успели мы переступить порог, как услыхали голоса, которые о чем-то спорили. Я успокоил короля:
— Не обращайте внимания, государь. Это кричат будущие солдаты.
Дон Карлос снисходительно улыбнулся:
— А ты знаешь, кто они такие?
— Догадываюсь, государь. Вся королевская штаб-квартира.
Мы вошли в отведенную королю комнату. На столе горела лампа, кровать была покрыта роскошным покрывалом из кротовых шкурок; между двумя плетеными креслами стояла жаровня; из-под пепла вырывались языки пламени. Усевшись в кресло, дон Карлос сказал мне с ироническою усмешкой:
— Ты знаешь, Брадомин, что сегодня вечером мне рассказывали про тебя всякие ужасы. Говорят, твоя дружба приносит несчастье. Меня умоляли тебя удалить.
— По всей вероятности, это была дама, государь, — улыбаясь, сказал я.
— Дама, которая тебя никогда не видала. Но она говорит, что бабушка ее всю жизнь проклинала тебя, как исчадие рода человеческого.
Меня разобрал смутный страх:
— А кто была эта бабушка, государь?
— Римская княгиня.
Пораженный, я замолчал. Это было самое печальное воспоминание моей жизни, и, всплыв, оно леденило мне душу. Я вышел из комнаты в смертельной тоске. Ненависть, которую старуха завещала своим внучкам, напомнила мне о первой, самой большой в моей жизни любви, которую навсегда отняла у меня безжалостная судьба. С какой грустью вспомнил я мои молодые годы, прожитые на итальянской земле, время, когда я служил в дворянской гвардии его святейшества папы. Именно в те годы, однажды ранней весной, когда в воздухе раздавался звон колоколов и слышен был запах только что распустившихся роз, прибыл я в древний епископский город и во дворец княгини, которая приняла меня, окруженная своими дочерьми, так, словно это был дворец любви. Воспоминания эти заполонили мне душу. Прошлое, тревожное и бесплодное, обрушило на меня свои горькие воды, и я тонул в них.
Мне захотелось остаться одному, я вышел в сад и долго бродил там в тишине, наедине со своей тоской, при свете луны, бывшей некогда свидетельницей моей любви и славы. Слушая, как шумят разлившиеся от дождя ручьи, я думал о своей жизни, то клокочущей, раздираемой страстями, то немой и бесплодной, как высохшее русло реки. И так как луна не рассеяла моих мрачных мыслей, я понял, что напрасно ищу забвения в тишине, и, смиренно вздохнув, вернулся в королевскую штаб-квартиру, к своим добрым друзьям.
Ах, горько в этом признаваться, но карты целительнее для скорбной души, чем свет бледной луны!
Пропел петух, горнист протрубил зорю, и, оставшись в выигрыше, я снова погрузился в глубокое раздумье. Вскоре явился адъютант сказать, что король меня ждет. Я нашел дона Карлоса за чашкою кофе. Он был уже при шпорах и сабле.
— Ну вот мы и вдвоем, Брадомин!
— Слушаю вас, государь.
Король сделал последний глоток и, отставив чашку, отозвал меня в амбразуру окна:
— Выступил еще один мятежный священник!.. Человек, как говорят, верный и храбрый, но фанатик… Это падре из Орио.
— Соперник Санта-Круса? — спросил я.
— Нет. Несчастный старик; весь в прошлом и воюет так, как воевали при моем деде. По слухам, он собирается сжечь, как еретиков, двух русских путешественников. Ясное дело, сумасшедший. Я хочу, чтобы ты повидался с ним и дал ему понять, что времена изменились. Посоветуй ему вернуться в церковь и отпустить своих пленников. Ты ведь знаешь, что я вовсе не намерен ссориться с Россией.
— А что делать, если он себе это крепко вбил в голову?
Дон Карлос величественно улыбнулся:
— Разбить ему голову.
Король отошел в сторону, чтобы принять прибывшего курьера. Я не сдвинулся с места и дожидался окончательных распоряжений. Дон Карлос оторвал на мгновение глаза от письма, которое читал, и лаконично сказал:
— Отбери людей, которых ты хочешь взять с собой.
— Слушаю, государь.
Я вышел и спустя несколько мгновений уже скакал на лошади, взяв с собою в качестве эскорта десять улан Бурбона.
Мы нигде не останавливались до самого Сан-Пелайо-де-Ариса. Там я узнал, что одна из частей альфонсистов отрезала мост через Омельин. Я спросил, можно ли перебраться на ту сторону реки. Мне ответили, что нельзя: вода настолько прибыла, что перейти реку вброд нет никакой возможности, а лодку сожгли. Приходилось возвращаться назад, ехать горной дорогой и переезжать реку по Арнаисскому мосту. Больше всего я думал о возложенном на меня поручении и без колебания выбрал эту дорогу, хоть и отлично понимал, что ехать по ней очень рискованно, что в весьма решительных выражениях подтвердил и наш проводник, старик крестьянин, три сына которого служили в войсках его величества короля дона Карлоса.