У меня не было сил настаивать, я покорился, и мы очутились на улице с низенькими, утопавшими в садах домиками, трубы которых дымились в тишине сумерек, распространяя вокруг запах горелой хвои. Как сквозь сон, услышал я голоса игравших детей и сердитые окрики матерей. Ветки ивы, свисавшие из-за ограды, ударили меня по лицу. Пригнувшись к седлу, я осторожно проехал в их влажной тени. Остановились мы возле одной из усадеб; над дверями дома был высеченный из камня герб. В просторной прихожей пахло виноградным суслом, и запах этот гостеприимно зазывал в дом. Вокруг все поросло травою. Тишина оглашалась ударами кузнечного молота и песней сидевшей за шитьем женщины. Помогая мне сойти с лошади, сестра Симона сказала:
— Вот где мы нашли прибежище, с тех пор как республиканцы сожгли монастырь в Абарсусе… Они совсем озверели, когда генерал их погиб!
— Какой генерал? — спросил я задумчиво.
— Дон Мануэль де ла Конча!
Тут я вспомнил, что слышал, уж не помню когда и где, что известие это как будто принесла в Эстелью переодетая крестьянкой монахиня. И несмотря на то, что разразилась буря, монахиня эта, чтобы поспеть, всю ночь шла пешком, так что, когда она явилась туда, все сочли ее сумасшедшей. Это была сестра Симона. Напомнив мне все эти обстоятельства, она с улыбкой добавила:
— Ах, маркиз, я была уверена, что в ту ночь меня застрелят!
Опираясь на ее плечо, я поднялся по широкой каменной лестнице, и мы увидели помощницу сестры Симоны. Это была почти девочка с бархатными глазами, сладостными и полными любви. Она пошла вперед, постучала в дверь. Нам открыла сестра привратница:
— Deo gratias.
— Благодарение господу.
— Вот наш полевой госпиталь, — сказала сестра Симона.
В полумраке белой залы, отделанной орехом, я увидел нескольких женщин в токах, щипавших корпию и разрывавших бинты.
Сестра Симона распорядилась:
— Приготовьте койку в келье, где лежал дон Антонио Доррегарай.
Две монахини поднялись и вышли. У одной из них за поясом была большая связка ключей. Сестра Симона с помощью сопровождавшей нас девушки принялась разбинтовывать мне руку:
— Посмотрим рану. Кто это вам наложил шины?
— Лекарь из Сан-Пелайо-де-Ариса.
— Боже ты мой! Очень болит?
— Очень.
Когда с меня сняли бинты, которые стягивали руку, я почувствовал облегчение и вдруг откуда-то появившуюся силу и выпрямился:
— Наложите какую-нибудь временную повязку, чтобы я мог ехать дальше.
— Сядьте, — очень спокойно ответила сестра Симона, — и не говорите глупостей. Лучше скажите, что это за приказ короля… Если это необходимо, я доставлю его сама.
Уступив ее настоянию, я сел:
— В каком мы городе?
— В Вильяреале Наваррском.
— Сколько отсюда до Амельсу?
— Шесть лиг.
— Приказ, который я везу, адресован падре из Орио, — прошептал я, подавляя стон.
— Что это за приказ?
— Выдать мне пленных. Мне надо сегодня же повидать его.
Сестра Симона покачала головой:
— Говорю вам, это было бы безрассудством. Я все сделаю сама. Кто эти пленные?
— Два иностранца; он собрался их сжечь, как еретиков.
Монахиня рассмеялась:
— Что он вытворяет, этот блаженный!
Я тоже рассмеялся, снова подавив стон. На какое-то мгновение глаза мои встретились с глазами девочки, которые только что с тревогой и сочувствием смотрели на мою пожелтевшую руку и на лиловатый след пули. Сестра Симона тихо сказала:
— Максимина, приготовь койку сеньору маркизу. Распорядись, чтобы полотняные простыни постелили.
Та поспешно ушла. Сестра Симона продолжала:
— Я уж видела, что она вот-вот расплачется. Добра, как ангел!
Я почувствовал большую нежность к этой девушке с бархатными глазами, полными сострадания и печали. Лихорадочно что-то припоминая, я стал упрямо повторять:
— Дурнушка! Дурнушка! Дурнушка!
Я улегся с помощью солдата и старухи служанки. Вечером пришла сестра Симона и, усевшись у моего изголовья, сказала:
— Я предупредила алькальда, чтобы он разместил людей, которых вы везете с собой… Врач сейчас приедет, он кончает обход больных в зале Сантьяго.
Я кротко улыбнулся в знак того, что готов принять его. Минуту спустя в коридоре послышался дребезжащий, привыкший распоряжаться голос, говоривший что-то монахиням, которые отвечали ему певучими голосами.
— Он уже здесь, — сказала сестра Симона.
Прошло, однако, какое-то время, прежде чем врач появился в дверях, напевая сорсико.{95} Это был бодрый румяный старик с живыми, лукавыми глазами. Остановившись на пороге, он воскликнул: