Наступил вечер, и снова явились обе седые дамы, шурша своими черными шелковыми платьями. Княгиня поднялась и поздоровалась с ними голосом любезным и совсем слабым:
— Где вы были?
— Мы обегали всю Лигурию!
— Как, вы?..
Увидав испуганное лицо княгини, обе дамы с улыбкою посмотрели друг на друга:
— Расскажи ты, Антонина.
— Расскажи ты, Лоренчина.
И обе принялись рассказывать наперебой. Они слушали проповедь в соборе. Они отправились в монастырь кармелиток, чтобы осведомиться о здоровье матери настоятельницы, которая болеет. Они помолились перед святыми дарами. Тут княгиня остановила их:
— А как себя чувствует мать настоятельница?
— До сих пор еще не выходит из кельи.
— Кого же вы там видели?
— Мать наставницу. Бедняжка такая добрая, такая любящая! Ты не можешь себе представить, сколько она расспрашивала нас о тебе и твоих дочерях. Показывала нам рясу для Марии-Росарио. Пришлет на примерку. Сама ее шила. Говорит, что эта уже последняя: она почти совсем ослепла.
Княгиня вздохнула:
— А я и не знала, что она ослепла.
— Еще не ослепла, но глаза у нее совсем стали слабые.
— Но ведь не так уж ей много лет.
Едва найдя в себе силы договорить, усталым движением княгиня снова поднесла руки ко лбу. Потом она взглянула на двери, где появилась изможденная фигура синьора Полонио. Остановившись на пороге, мажордом отвесил низкий поклон:
— Вы разрешите, ваша светлость?
— Говори, Полонио. Что случилось?
— Пришел ризничий из монастыря кармелиток с рясой для синьориты.
— А она это знает?
— Она уже примеряет.
Услыхав это, другие дочери княгини, которые, усевшись в круг, вышивали мантию святой Маргариты Лигурийской, едва слышно обменялись несколькими словами и вышли из комнаты, весело перешептываясь, похожие на девственниц с картины Сандро Боттичелли.{12} Княгиня посмотрела им вслед — на лице ее появилась материнская гордость. Потом она знаком приказала мажордому уйти, но тот вместо этого подошел ближе и тихо сказал:
— Я уже последние фигуры Крестного пути{13} отделал. Сегодня начинаются процессии страстной недели.
— Ты что же, думал, я этого не знаю? — с презрительным высокомерием сказала княгиня.
Мажордом, казалось, был поражен:
— Что вы, ваша светлость!
— Но раз так…
— Когда мы стали говорить о религиозных процессиях, ризничий обители кармелиток сказал, что те процессии, которые обычно устраивает ее светлость княгиня, в этом году могут не состояться.
— Почему?
— По случаю кончины монсиньора и траура в доме.
— Это не имеет отношения к религии, Полонио.
При этих словах княгиня нашла нужным вздохнуть. Мажордом поклонился:
— Разумеется, ваша светлость, разумеется. Ризничий именно это и говорил, когда увидел мою работу. Ваша светлость уже знает… Крестный путь… Я надеюсь, что госпожа княгиня соблаговолит посмотреть.
Мажордом остановился, церемонно улыбаясь.
Княгиня кивнула головой в знак согласия и тут же, повернувшись ко мне, с легкой иронией сказала:
— Ты, может быть, не знаешь, что мой мажордом — большой художник.
Старик поклонился:
— Художник! В нашу эпоху художников нет. Художники были только в давние времена.
Со свойственной моему возрасту бесцеремонностью я вмешался в их разговор:
— Ну а вы-то в каком веке живете, синьор Полонио?
— Вы правы, ваша светлость, — улыбаясь, ответил мажордом, — по правде говоря, я не могу утверждать, что это мой век.
— Ну да, вы принадлежите к временам более классическим и более отдаленным. Какого же рода искусством занимаетесь вы, синьор Полонио?
— Всеми, ваша светлость! — смиренно ответствовал синьор мажордом.
— Вы истый потомок Микеланджело.
— Если я занимаюсь всеми искусствами, ваша светлость, это еще не значит, что я во всех преуспел.
Княгиня улыбнулась с той деликатной иронией, в которой одновременно сквозили и высокомерие и ласковое снисхождение к старому мажордому:
— Ксавьер, тебе надо взглянуть на его последнее произведение. Крестный путь! Это настоящее чудо!
Обе старушки по-детски восхищенно всплеснули своими высохшими руками: