Я преклоняюсь перед благородством аббатисы, которая сумела сделаться его крестной матерью, продолжая оставаться святой. Что до меня, то скорее всего меня искусил сам дьявол, ибо предводитель разбойников имел вид суровый и галантный. Такими на старинных портретах изображали военачальников эпохи Возрождения. Он был красив, как незаконный сын Чезаре Борджа. Рассказывают, что, подобно герцогу, он умел убивать спокойно, без ярости, как убивают люди, презирающие жизнь и поэтому не считающие убийство за преступление… Его кровавые подвиги — это именно те деяния, из которых в прежние времена могли вырасти эпопеи. В наши дни это бывает все реже, ибо в душах наших нет прежней пылкости, стремительности и силы. Грустно видеть, что духовные братья этих заокеанских авентуреро обречены на самый обыкновенный разбой!
У предводителя этих бандитов были свои любовные похождения. Он был одинаково знаменит и своей неистовой храбростью и своими повадками галантного кабальеро. Он властвовал над дорогами и тавернами. У него хватало храбрости разъезжать верхом в одиночестве, высоко заломив поля украшенной золотом шляпы. Его белый сарапе{40} развевался по ветру, как мавританский плащ. Он был красив суровой, мужественной красотой: маленькие блестящие глаза, которые пронизывали насквозь, гордый излом носа, загорелое лицо, прямые усы, шелковистая черная борода. В его пламенном взгляде трепетала душа великого полководца, твердая и готовая к любым поворотам, как рукоять шпаги. К сожалению, таких натур остается совсем уже мало.
Как прекрасна была бы участь этого Хуана де Гусмана, если бы на склоне лет он раскаялся и удалился в один из монастырей, чтобы искупить там грехи, подобно святому Франциску де Сена!
Мы вернулись в Веракрус в сопровождении только нескольких верных нам слуг. «Далила» все еще стояла на якоре близ замка Улуа, и мы увидели ее издалека, когда усталые и измученные жаждою лошади поднимались по песчаному склону холма. Мы проехали городом, нигде не остановившись, и направились к берегу, спеша переправиться на фрегат. Вскоре после того как мы поднялись на борт, «Далила» подняла паруса, чтобы воспользоваться попутным ветром, налетевшим издалека и покрывшим рябью море, зеленое, как во сне. Едва только парус заполоскал, как Нинья Чоле, растрепанная и бледная, кинулась к борту — ей стало худо.
Капитан в белом кителе и пальмовом сомбреро расхаживал взад и вперед по юту. У правого борта, укрывшись в тени парусов, спало несколько матросов; под тентом двое харочо,{41} севшие на фрегат в Тукстлане, играли в ландскнехт. Это были отец и сын. Оба худые и желтые. Старик с козлиной бородкой, молодой — еще безусый. Партия неизменно кончалась ссорой, и проигравший грозил убить другого. После игры каждый сосчитывал свои деньги и, что-то бормоча, стремительно прятал их в кошелек. Несколько мгновений разбросанные карты лежали на постеленном между ними сарапе. Потом старик медленно их собирал и тасовал снова. Тогда сын его, которому все время не везло, вынимал из-за пояса кожаный кошелек с золотом и опрокидывал на сарапе, после чего игра возобновлялась.
Я подошел к ним и стал смотреть. Старик, у которого в эту минуту в руках были карты, вежливо пригласил меня и велел сыну подвинуться, чтобы я мог сесть в тень. Я не заставил себя просить. Усевшись между обоих харочо, я отсчитал десять дублонов Фернанда и поставил их на первую выпавшую карту. Я выиграл, и это раззадорило меня продолжать игру, хоть я и сразу сообразил, что старик — опытный шулер. Его загорелая исхудавшая рука, похожая на ястребиную лапу, медленно метала. Сын его, по-прежнему мрачный и молчаливый, искоса смотрел на игру отца и каждый раз ставил на те же карты, что и я. Старик все время проигрывал мне и нисколько этим не огорчался. Я заподозрил, что он собирается меня надуть, и удвоил внимание. Но я продолжал выигрывать.
Когда солнце зашло, на палубе появилось несколько пассажиров. Старый харочо начал собирать вокруг себя компанию и теперь уже выигрывал. Среди игроков был молчаливый и красивый юноша, которому, как мне показалось, однажды улыбнулась Нинья Чоле. Едва только взгляды наши встретились, я начал проигрывать. Может быть, это было простое суеверие, но, так или иначе, я предчувствовал, что мне уже больше не повезет. Не везло и юноше. Я стал вглядываться, и он показался мне человеком загадочным и странным. Он был очень высокого роста. Голубые глаза, светлые брови, румяные щеки и совсем бледный лоб. Причесан он был как древний назареянин и, когда говорил, наполовину закрывал глаза, словно в каком-то мистическом экстазе. Внезапно он обеими руками схватил за руку старика, который в это время взял колоду и начал метать. На какое-то мгновение он задумался, а потом медленно и размеренно сказал: