Языки пламени бросали свой отсвет на темную женскую фигуру, извивавшуюся в танце и совсем обнаженную. Даже когда я закрывал глаза, она возникала передо мной с навязчивостью полубезумных, лихорадочных снов. Горе мне! Это было одно из тех видений, мистических и плотских, которыми некогда дьявол умел соблазнять отшельников. Я был уверен, что никогда уже больше не попадусь в коварные сети греха, и небеса покарали меня за мою гордыню, предоставив меня самому себе. Эта обнаженная женщина, плясавшая среди пламени, была вылитая Нинья Чоле… Ее улыбка, ее глаза. Душою моей овладела грусть, и я вздыхал, погружаясь в романтические мечты. Мое хилое тело дрожало от ревности и от гнева. Все мое существо тянулось к ней, к Нинье Чоле, Я горячо раскаивался, что не убил похитившего ее тирана; мысль о том, что я должен разыскать ее на мексиканской земле, становилась все неотвязней. Она легла мне на сердце, свернувшись клубком, как змея; она томила меня своим ядом. Чтобы избавиться от этой пытки, я позвал индейца проводника. Он прибежал, весь дрожа от холода.
— Что прикажете, сеньор?
— Собирайтесь в дорогу!
— Худое время, сеньор.
Я на минуту задумался:
— Сколько езды отсюда до поместья Тиксуль?
— Два часа, сеньор.
— Скажи, чтобы седлали.
Греясь у огня, я стал ждать, пока проводник передаст мое приказание и люди соберутся в дорогу. Тень моя колыхалась вместе с пламенем костра, и ее причудливые очертания растягивались по темной земле. Меня охватил какой-то безотчетный страх, какое-то таинственное предчувствие. Я готов уже был переменить свое решение, как вдруг явились индейцы и привели мою лошадь. При свете костра они взнуздали ее и оседлали. Проводник, молчаливый и робкий, взял ее под уздцы. Я вскочил в седло, и мы тронулись в путь.
Мы долго ехали по холмистой местности среди гигантских кактусов, которые качались на ветру, издавая звук, похожий на шум потока. Время от времени луна разрывала черные тучи и освещала нам путь своим холодным сиянием. Впереди моей лошади парила какая-то ночная птица. По временам она подлетала к нам, а потом, при моем приближении, взмахивала своими черными крыльями и садилась где-нибудь дальше, испуская жалобный стон, заменявший ей песню. Проводнику моему, суеверному, как и все индейцы, казалось, что в крике ее слышится слово «ере-тик», и каждый раз, когда птица взмахивала крыльями и кричала, он совершенно серьезно ей отвечал:
— Христианин, самый настоящий христианин.
— Что это за птица?
— Козодой, сеньор.
Так мы доехали до моих владений. Построенный по приказу вице-короля, дом имел вид господской усадьбы, совсем как в Испании. У ворот я увидел нескольких всадников; судя по их обличью, это были разбойники. Они образовали круг и передавали друг другу тыквенные чаши с кофе. При свете луны их широкополые вышитые шляпы блестели. Один из них, отдалившись от остальных, чего-то выжидал. Это был однорукий старик с ореховым цветом кожи. Глаза его свирепо сверкали.
Когда мы подъехали ближе, он вскричал:
— Стой! Кто идет?
Выпрямившись в седле, я раздраженно ответил:
— Маркиз де Брадомин!
Старик умчался галопом и присоединился к тем, что пили кофе у ворот. При свете луны я ясно видел, как всадники повернулись друг к другу и шепотом говорили между собой и как потом они повернули лошадей и ускакали. Когда я приблизился, у ворот уже никого не было, и слышен был галоп лошадей. Мажордом, дожидавшийся в дверях, вышел меня встретить и, взяв мою лошадь под уздцы, повернулся к дому, крича:
— Свет дайте! Сюда, на лестницу!
Наверху в окне появилась фигура старухи со свечой в руке:
— Слава тебе господи, сеньор наш благополучно миновал все опасности!
И, чтобы лучше посветить нам, она высунулась из окна и протянула оттуда свою темную руку, которая дрожала, держа свечу. Мы вошли в галерею, и почти в ту же минуту старуха появилась наверху, на лестничной площадке:
— Слава тебе господи, сеньор наш достоин своей благородной крови!
Старуха провела нас в чисто выбеленную комнату, где все окна были открыты. Поставив свечу на стол, она удалилась:
— Слава тебе господи, что сеньор наш так молод!
Я сел; мой мажордом, стоя поодаль, внимательно меня разглядывал; это был старый солдат дона Карлоса, эмигрировавший после вергарской измены. В его глубоких черных глазах стояли слезы. Я дружески протянул ему руку: