— Да хранит вас господь, да пошлет он вам в жизни счастье, и, когда вы прибудете в замок, пусть вас там ожидает большая радость!.. Да пошлет господь сеньоре здоровья, и да встретит она вас румяная, как роза!
Обходя вокруг очага, мельничиха монотонно повторяла:
— Да встретит она вас такой, как роза на кусточке!
Решив воспользоваться тем, что дождь перестал, мажордом пришел забрать из кухни сумки; мельник в это время отвязал мулов и вывел их под уздцы на дорогу, чтобы мы могли на них сесть. Видя, что мы уезжаем, дочь его подошла к двери:
— Счастливого пути нашему славному кабальеро! Да не оставит его господь!
Когда мы уже сели на мулов, она вышла на дорогу, накрыв голову плащом, чтобы уберечься от дождя, который хлынул снова, и подошла ко мне, исполненная таинственности. Она была похожа на вставшую из могилы тысячелетнюю тень. Тело ее дрожало, и глаза под капюшоном лихорадочно горели. В руке у нее был пучок каких-то трав. Она протянула его мне с видом сивиллы и тихо сказала:
— Когда будете у госпожи графини, положите ей эти травы под подушку, только чтобы она не видела. Это целебные травы. Души что соловьи — все хотят улететь. Соловьи поют в садах, во дворцах королей они чахнут и умирают…
Она подняла руки, словно призывая далекое пророческое наитие снизойти к ней, и снова их опустила. Подошел старый мельник; он улыбался. Он отвел дочь в сторону, чтобы дать дорогу моему мулу:
— Не обращайте внимания, сеньор! Она у меня дурочка!
Какое-то суеверное предчувствие, словно черная птица, коснулось моей души, и, не говоря ни слова, я взял из ее рук этот мокрый от дождя пучок трав, душистых трав, трав священных, тех, что излечивают скотину от порчи, а людей — от душевной муки, тех, что умножают семейные добродетели и урожаи… Недолго пришлось мне ждать, чтобы травы эти расцвели на могиле Кончи, на зеленом благоуханном кладбище Сан-Клодио-де-Брандесо!
Я смутно помнил дворец Брандесо, где в детстве мне приходилось бывать с матерью, его старинный парк и его лабиринт, который меня и пугал и притягивал. Спустя много лет я вернулся туда по зову девушки, с которой столько раз играл в запущенном саду без цветов. Заходящее солнце бросало свой золотистый отблеск на темно-зеленую, почти черную зелень вековых деревьев — кедров и кипарисов, — которые были сверстниками дворца. В сад вели сводчатые ворота; карниз их был увенчан четырьмя щитами и гербами четырех древних родов — предков первого владельца. Завидев знакомые места, ваши усталые мулы резво поскакали, стуча копытами, и остановились только у самых ворот. Крестьянин в шерстяной куртке, ожидавший у входа, поспешил помочь мне сойти с седла. Спрыгнув на землю, я отдал поводья. Охваченный воспоминаниями, я ступил в темную аллею каштанов, усыпанную сухими листьями. В глубине виднелся дворец; все окна были закрыты; на стеклах играли отблески солнца. В одном из окон я увидел светлую тень, увидел, как она остановилась, как приложила руки ко лбу. Потом среднее окно медленно отворилось, и тень стала махать мне руками, похожая на привидение. Это длилось всего какой-то миг. Ветви каштанов скрестились и заслонили окно. Свернув с аллеи, я снова взглянул на дворец. Все окна были закрыты. И среднее тоже! Сердце у меня забилось. Я вошел в большой подъезд, темный и тихий. Я шел по большим каменным плитам, и шаги мои отдавались гулом. Плательщики податей ожидали, сидя на дубовых скамьях, потертых от времени. В глубине стояли старинные лари с пшеницей; они были открыты. Увидав меня, посетители встали и почтительно пробормотали:
— Добрый вечер, сеньор!
Потом они неторопливо уселись опять у стены, фигуры их тонули во мраке. Я стал быстро подниматься по парадной лестнице с широкими ступеньками и грубыми гранитными перилами. Не успел я взойти наверх, как дверь тихо приотворилась и из комнаты вышла старуха служанка, которая вынянчила Кончу. Со светильником в руке она стала спускаться мне навстречу:
— Благодарение господу, приехали наконец! Сейчас вы увидите сеньориту. Сколько времени она, бедняжка, по вас тосковала! Решила, что вы ее забыли. Это уж я ее разуверила. Но ведь вы не могли ее позабыть, господин маркиз?
— Конечно, не мог, — мечтательно ответил я. — Так где же она?
— Весь день лежит. Хотела к вашему приезду одеться. Что дитя малое. Ну, да сеньор знает. От нетерпения вся дрожала, зуб на зуб не попадал. Пришлось ей лечь.
— Она так больна?
Глаза старухи наполнились слезами:
— Очень больна, сеньор! Не узнаете вы ее.