— Конча, Конча!
Она обернулась:
— Ах, вот как! Ты проснулся!
— Я грезил тобою.
— Но я ведь здесь!
— А как ты себя чувствуешь?
— Хорошо!
— Любовь — это великий врач!
— Только уж лучше не будем злоупотреблять медициной!
Мы смеялись радостным смехом, лежа в объятиях друг друга, положив головы на одну подушку и припав губами к губам. Конча была мертвенно-бледна, совсем как скорбящая божья матерь, и вместе с тем так хороша собой именно от этой своей худобы, от этой болезни, что глаза мои, губы и руки черпали наслаждение в том самом, что ввергало меня в печаль. Признаюсь, я никогда еще не любил ее так неистово, как в эту ночь.
Я не привез с собой никого из слуг, и Конча, у которой бывали свои причуды, как у принцесс плутовских новелл, предоставила в мое распоряжение пажа, чтобы по-настоящему оказать мне честь, как она сказала смеясь. Это был мальчик, которого приютили в замке. Я видел, как он появился в дверях и, сняв берет, почтительно и смиренно спросил:
— Вы позволите?
— Войди.
Он вошел, опустив голову и держа в обеих руках белый беретик:
— Сеньорита, моя госпожа, послала меня узнать, не угодно ли вам чего-нибудь.
— Где она?
— В саду.
Он продолжал стоять посреди комнаты, не осмеливаясь и шага ступить. Видимо, это был старший сын одного из управляющих землями Лантаньо и один из ста крестников ее дяди, дона Хуана Мануэля Монтенегро, этого идальго, визионера и мота, который жил в Лантаньонском поместье. Воспоминание это и сейчас вызывает во мне улыбку. Любимец Кончи не был ни белокурым, ни грустным, как пажи в балладах — у него были черные глаза и плутовские щеки, позлащенные солнцем. И все же в мальчика этого могла влюбиться принцесса. Я велел ему открыть двери на балкон, и он побежал исполнять мое приказание. Свежий благоуханный ветерок ворвался в комнату, и занавески буйно заколыхались. Паж оставил на стуле свой берет и теперь взял его снова.
— Ты служишь во дворце?
— Да, сеньор.
— Давно?
— Да года два уже.
— А что ты делаешь?
— Все, что мне прикажут.
— Родители у тебя есть?
— Есть, сеньор.
— А чем они занимаются?
— Да ничем. Землю обрабатывают.
Это были стоические ответы парии. Его шерстяная курточка, робкие глаза, вестготский говор и волосы, подстриженные на темени наподобие монашеской тонзуры, делали его похожим на сына землепашца былых времен.
— Так это сеньорита тебя послала?
— Да, сеньор. Я был во дворе, обучал там нового дрозда ривейране, которую старые уже разучили. Сеньорита пришла в сад и позвала меня.
— Выходит, ты тут ведаешь дроздами.
— Да, сеньор.
— А теперь ты еще к тому же у меня в услужении?
— Да, сеньор.
— Ничего не скажешь, высокие должности.
— Да, сеньор.
— А сколько тебе лет?
— Должно быть… Должно быть… — Мальчик смущенно смотрел на свой берет, перекладывая его из руки в руку, погруженный в размышления. — Должно быть, двенадцать. Только в точности сказать не могу.
— А где ты был перед тем, как поступил во дворец?
— Служил в доме дона Хуана Мануэля.
— Что же ты там делал?
— Приручал хорька.
— Еще одна придворная должность!
— Да, сеньор.
— А сколько у сеньориты дроздов?
Мальчик презрительно пожал плечами:
— Хоть бы один был!
— Так чьи же они?
— Мои… Когда я их совсем обучу, я их продаю.
— Кому же ты их продаешь?
— Да сеньорите — она у меня их всех покупает. Вы разве не знаете, что ей нравится их выпускать на волю? Сеньорите хотелось бы, чтобы они летали на свободе у нее по саду и насвистывали ривейрану. Только они далеко улетают. Как-то раз в воскресенье, о ту пору, когда день святого Иоанна празднуют, я шел вместе с сеньоритой. Мы уже за луга Лантаньона зашли и вдруг видим — дрозд. Сидит себе на ветке черешни и ривейрану распевает. Помнится, сеньорита сказала тогда: «Гляди-ка, куда этот кабальеро залетел!»
Слушая этот простодушный рассказ, я рассмеялся, а на меня глядя, рассмеялся и мальчик. Хоть он и не был ни белокурым, ни грустным, он заслуживал того, чтобы быть пажом принцесс и хронистом какого-нибудь царствования.
— А что почетнее — хорьков или дроздов приручать?
Подумав немного, мальчик ответил:
— Все одно!
— А почему же ты ушел от дона Хуана Мануэля?
— Да у него очень уж много слуг… И знатный же кабальеро дон Хуан Мануэль! Могу вас уверить, в поместье все слуги его боятся. Дон Хуан Мануэль мне крестным отцом приходится. Он ведь и привел меня во дворец, чтобы я к сеньорите на службу поступил.