Конча не переставала со стоном повторять:
— О, как я наказана! Как наказана! — По щекам ее катились слезы, как хрустальные бусинки рассыпавшегося ожерелья, крупные, светящиеся. Голос ее прерывался вздохами. Губы мои пили эти слезы у нее на глазах, на щеках, в уголках рта. Конча прильнула головой к моему плечу, вся похолодев и продолжая вздыхать. — Она напишет и тебе! Что ты думаешь делать?
— То, что ты захочешь, — прошептал я ей на ухо.
Она замолчала и на несколько мгновений закрыла глаза. Потом, когда она вновь открыла их, они были полны любви, кротости и грусти:
— Слушайся своей матери, если она тебе напишет…
И она поднялась, чтобы выйти. Я удержал ее:
— Ты не говоришь то, что думаешь, Конча.
— Говорю. Видишь, как я каждый день позорю моего мужа… Только, клянусь тебе, когда я буду умирать, прощение твоей матери будет для меня значить больше, чем его прощение…
— Ты получишь прощение от всех, Конча. И даже благословение папы.
— Ах, если бы господь мог тебя услыхать! Но господь не услышит нас, он никого не услышит!
— Мы поручим все дону Хуану Мануэлю — у него такой зычный голос.
Конча стала в дверях, подобрав шлейф своего монашеского одеяния. Она огорченно покачала головой:
— Ксавьер! Ксавьер!
Я подошел ближе:
— Ты уходишь?
— Да, завтра я приду.
— Завтра все будет так же, как сегодня.
— Нет! Обещаю тебе, что приду…
Она пошла по коридору и потом тихим голосом позвала меня оттуда:
— Проводи меня… Такие страшные пауки! Только не говори громко. Тут спит Исабель.
И в темноте этой, похожая на привидение, она показала мне запертую дверь, из-под которой был виден свет.
— Что, она спит со светом?
— Да.
Я на минуту остановился и обнял ее. Потом сказал:
— Видишь!.. Исабель не может спать одна… Так давай последуем ее примеру!
Я взял Кончу на руки, словно маленькую девочку. Из тишины прозвучал ее смех. Я донес ее до дверей ее спальни, которые были открыты во мрак, и простился с ней на пороге.
В изнеможении я лег спать и все утро слышал сквозь сон беготню, смех и крики двух маленьких девочек, игравших внизу, на террасе. Три двери комнаты, в которую меня поместили, выходили туда. Спал я мало, на душе было тягостно, мысли путались. И когда в этом состоянии я заметил, что девочки остановились возле одной из моих дверей и стали кричать на балконах, кошмар зеленоватым оводом закружился в мозгу моем, словно прялка, вокруг которой суетились три парки. Вскоре мне показалось, что девочки ушли. Они действительно пробежали мимо трех дверей. Чей-то голос позвал их из сада. Терраса опустела. Охваченный тяжелым сном, который мучительным образом парализовал мне волю, я смутно догадывался, что мысль моя блуждает по темным лабиринтам, и слышал гудение того осиного гнезда, где рождаются дурные сны, навязчивые мысли, вздорные и нелепые, проносящиеся в неистовом плясе. В наступившей тишине на террасе раздался звон бубенчиков, и весело залаяли собаки. Низкий, протяжный голос откуда-то издалека звал:
— Ко мне, Карабель!.. Ко мне, Капитан!..
Это был аббат Брандесо, явившийся во дворец после мессы, чтобы засвидетельствовать свое почтение моим благородным кузинам.
— Ко мне, Карабель! Ко мне, Капитан!
Конча и Исабель прощались со святым отцом с террасы:
— Прощайте, дон Бенисио!
Аббат отвечал им, сходя по лестнице:
— Прощайте, сеньоры! Идите скорее в комнаты, ветер холодный. Ко мне, Карабель! Ко мне, Капитан!