— Герцогиня и сейчас живет в Эстелье?
— Она — придворная дама королевы нашей, доньи Маргариты. Но, кроме церкви, она нигде не бывает.
— Мне хочется вернуться и зайти в этот дом.
— Еще будет время.
Мы достигли церкви пресвятой девы Марии и вынуждены были подняться на ступени, чтобы пропустить ехавших впереди всадников. Это были кастильские уланы, которые возвращались из окрестностей города, где они несли караул. В звуки горнов вторгалось конское ржание, по древней мостовой звенели подковы воинственным и благородным звоном, каким в рыцарских романсах звенит оружие паладинов. Кавалеристы проскакали, и мы могли продолжить наш путь.
— Ну вот и пришли, — сказал брат Амвросий.
И он показывает мне на маленький домик в конце улицы с высоким деревянным балконом на столбах. Старая гончая, дремлющая у входа, увидав нас, рычит, но даже не поднимается с места. В передней темно, как в хлеву, пахнет травой и навозом. Ощупью взбираемся по лестнице, ступени которой дрожат. За одно мгновение монах взбегает наверх, дергает висящую возле двери цепочку, и внутри уже дребезжит звонок. Слышатся шаги и ворчливый голос хозяйки:
— Можно ли так названивать! Что случилось?
— Открывай! — повелительно кричит монах.
— Пресвятая дева! Что за спешка!
Она продолжала ворчать, пока не отперла дверь. Монах, в свою очередь, раздраженно пробормотал:
— Терпения нет с этой бабой!
Дверь распахнулась, но старуха все еще не могла уняться:
— Никак, видно, нельзя, чтобы никого с собой не приволочь! Так много всякой снеди в доме, что каждый день надо людей приводить, чтобы управляться помогали!
Брат Амвросий, бледный от гнева, угрожающе поднял свои огромные желтые пергаментные руки, и растопыренные пальцы их закачались над его неизменно дрожавшей головой:
— Замолчи, скорпионий язык! Замолчи, научись людей уважать. Знаешь, кого ты сейчас последними словами обругала? Знаешь? Знаешь, кто перед тобой? Сейчас же проси прощения у маркиза де Брадомина!
До чего же обнаглели все эти потаскухи! Услыхав мое имя, эта баба не испытала ни раскаяния, ни сожаления. Она впилась в меня своими пронзительными черными глазами, какие бывают у старух на картинах Гойи, и, едва шевеля губами, недоверчиво пробормотала:
— Если вы в самом деле кабальеро, доброго вам здоровья и долгих лет жизни. Аминь!
Она отошла в сторону, чтобы дать нам пройти. Но мы слышали, как она все еще бурчала:
— И грязи же мне нанесли! Праведный боже, что они с моими полами сделали!
Мы действительно самым варварским образом испакостили ей полы, чистые, свеженатертые, сверкающие, не полы, а сущие зеркала, в которые можно было глядеться, которые она любила, как любят их старые домовитые хозяйки. Я оглянулся и в ужасе увидел содеянное мною кощунство. Старуха воззрилась на меня с такой ненавистью, что мне стало жутко:
— Добро бы еще дело делали — керосинщиков проклятых убивали! Во что только вы мои полы обратили! Креста на вас нет!
— Молчи! — крикнул брат Амвросий из комнаты. — Шоколаду нам поскорее подай!
В доме было так тихо, что голос его грянул, точно выстрел. То был голос, которым он в былые времена приказывал своим соратникам, единственный голос, которого они боялись. Но старуха эта, по всей вероятности, в душе была все же сторонницей Изабеллы, потому что, едва только брат Амвросий снова замахал своими пергаментными руками, она еще кислее пробормотала:
— Поскорее!.. Когда подам, тогда и подам! Ах, господи Иисусе, дай только мне терпение!
Брат Амвросий стал раскатисто кашлять, а где-то в глубине дома все еще продолжало слышаться глухое ворчание хозяйки. Когда же на несколько мгновений наступила тишина, раздалось тикание часов, словно это бился пульс дома, где жил монах и где властвовала эта окруженная котами старуха: тик-так, тик-так! То были стенные часы с маятником и гирями. Кашель брата Амвросия, брюзжание хозяйки, говор часов — казалось, что все эти звуки подчинялись одному ритму, странному и ни с чем не сообразному, словно подслушанному в заклинаниях какой-нибудь ведьмы.
Я снял монашескую рясу и остался в одежде папского зуава.{69} Брат Амвросий смотрел на меня с детским восхищением, широко разводя своими несуразными длинными руками: