— Да, конечно, — ответила Цаплина, отпив воды.
— Расскажите о вашей дочери. Какой она была?
Женщина, собравшись с духом, начала:
— Сонечка моя весёлая девочка… Была. Её любили соседи, учителя, одноклассники. Последние нередко бывали у нас. А я и рада была, что к моей девочке ходят в гости друзья и подружки.
— Говорите, все вашу дочь любили… — отозвался Иванов.
— Да. А что? — спросила Цаплина.
— Да малость странно получается, — замечает следователь, — человека все любят, а он вдруг из окна шагает в столь юном возрасте.
— Вы думаете, что я вам лгу? — спросила Цаплина и глаза её при этом приобрели оттенок лёгкого гнева.
— Боже упаси, Елена Юрьевна! — успокоил её Иванов. — Я просто хочу спросить, может, у погибшей были завистники или иные недоброжелатели?
— А чему завидовать? — не понимала Цаплина.
— Ну, как! — сказал Иванов. — Красивая была, училась, наверно, хорошо…
— Училась хорошо — это верно, — согласилась Цаплина, — даже золотую медаль имеет за участие в соревнованиях по волейболу среди школ. Но Соня никогда не была зазнайкой, напротив, старалась помочь отстающим друзьям.
— Это хорошо! — подметил следователь. — Нынче, наверно, редко, где встретишь таких друзей или подруг.
— Да уж, вы правы, — тяжело вдохнув, сказала Цаплина. — Сонечка умела и дружить, и любить тех, с кем дружит… Точнее, дружила.
— Елена, Юрьевна, а вы с дочерью были близки? — спросил Иванов.
— То есть? — опять не поняла Цаплина.
— Она часто с вами делилась своими переживаниями, проблемами и так далее? — спросил следователь.
— До 14-ти лет Сонечка часто могла подойти ко мне и рассказать всё, что с ней случилось, — отвечала Цаплина. — А потом всё реже.
Больше в дневник записывала.
Иванов удивился.
— Почему вы решили, что Соня вела дневник?
— Я просто видела один раз, как она что-то писала в тетрадь, — сказала Цаплина. — Если бы она делала уроки, то на столе были бы учебники. А так была одна тетрадь.
— А вы спрашивали дочь, о чём она писала в дневнике?
— А как же! — ответила Цаплина. — Я спросила Соню об этом, но она сказала, что собирает интересные афоризмы.
— Вы пытались увидеть дневник Сони? — спросил Иванов.
— Да, и не раз, — отвечала Цаплина. — Но, увы, так и не смогла его найти. Очевидно, дочь уносила его в своей сумке.
— У вашей дочери был молодой человек? — спросил Иванов.
— Да, я несколько раз видела его, — сказала Цаплина. — Дима Еликов его зовут, очень хороший и воспитанный мальчик. А почему вы спросили?
— В записке ваша дочь пишет «В моей смерти виноват только он», — замечает следователь. — Как вы думаете, мог ли Дима в какой-то момент сделать вашей дочери что-то нестерпимо-болезненное: предать её или жестоко оскорбить? Вот так, на ровном месте.
— Нет-нет, я так не думаю, — сказала Цаплина. — Знаете, бывало так, что я невольно слышала, как Соня говорила с Димой по телефону или когда он к нам приходил, и это были очень тёплые разговоры. Даже, если допустить, что Соня с Димой из-за чего-то поссорились (возможно, и серьёзно!), то, зная свою дочь, скажу, что Соня из-за этого кончать с собой не станет: она или найдёт силы простить, или просто забудет обидчика.
Следователь качал головой, давая понять хозяйке, что он всё понимает.
— Вы жили вдвоём? — спросил Иванов Цаплину.
— Нет, ещё мой муж, Валерий Гончаров, живёт с нами, — ответила та. — Он сейчас на работе.
— А ваш муж не родной отец Сони? — деликатно спросил Иванов.
— Да, он её отчим, — сказала Цаплина.
— Ясно, — сказал Иванов, качая головой.
— И последний вопрос, — объявил он, желая уже сам отвязаться от убитой горем матери. — А какими были отношения между вашим мужам и дочкой?
— Да нормальными они были, — ответила Цаплина. — Валера Соню очень любил, даже баловал частенько чем-нибудь вкусным. Да и Соня к нему хорошо относилась.
Говоря про отношения дочери с отчимом, Цаплина, выражаясь языком музыкантов, слегка сфальшивила, то есть и голос, и речь вдруг зазвучали уже не так уверенно, как до того. Да и тон, и взгляд женщины были какими-то немного испуганными, точно она боялась, что вот-вот откроется дверь в каком-то из шкафов и оттуда предательски вывалится какой-нибудь скелет, которому надо бы стоять и не высовываться. Иванов это заметил — и потому был вынужден спросить Елену Юрьевну — не ревновала ли дочь мать к её мужу?
— Первое время было так, — отвечала Цаплина. — Мы даже ссорились на этой почве, потому что Соня думала, что я её разлюбила и бросила… но однажды мы с Соней откровенно поговорили обо всём этом и я ей честно сказала, что её никогда не разлюблю, не брошу и не предам, и она, поверив мне, смягчилась.