Из цикла «Индия»
Башня безмолвия
Есть в Индии, на выступе высоком,Немая башня, вестница земли:Ее далеко видят корабли.Там смерть царит в безмолвии глубоком.
Чума и голод рыщут над Востоком.И много трупов в башню принесли;Над ними грифы тризну завели,А кости дождь в залив умчит потоком.
Как изваянья бронзовые, спятНа древних камнях парсовой гробницыПротивные пресыщенные птицы;
Их головы змеиные висят...А солнце жжет, от зноя воздух глохнет,И на песке вода горит и сохнет.
1903
Из цикла «Берега»
Венеция
Как черный призрак, медленно, беззвучноСкользит гондола. Тонкое веслоВздымается, как легкое крыло,И движется, с водою неразлучно.
Блестит волны бездушное стеклоИ отражает замкнуто и скучноНебесный свод, сияющий докучно,Безжизненный, как мертвое чело,
И ряд дворцов, где вечный мрамор жаркоДыханьем бурь и солнца опален.Венеция! где блеск былых времен?
Твой лев заснул на площади Сан-Марко.Сквозят мосты. Висит над аркой – арка.Скользит гондола, черная, как сон.
Нью-Йорк
Зверинец-город, скованный из сталиИ камней. Сталь и камни без конца.Они сдавили воздух и сердцаИ небеса, как счастие, украли.
Ни ярких глаз, ни светлого лица,В котором бы лучи весны блистали.Бессмысленные камни здесь скрижали,И золото – сияние венца.
Голодная стихия неустанноГлотает жертвы алчней океана.Все в золоте, во всем презренный торг.
Ни проблеска мечты, ни искры чувства.Живет машина, умерло искусство.Зверинец-город, мрачный Нью-Йорк!
Пустыня
Пустыня мертвая пылает, но не дышит.Блестит сухой песок, как желтая парча,И даль небес желта и так же горяча;Мираж струится в ней и сказки жизни пишет.
Такая тишина, что мнится, ухо слышитДвиженье облака, дрожание луча.Во сне бредет верблюд, как будто зной влача,И всадника в седле размеренно колышет.
Порою на пути, обмытые песком,Белеют путников покинутые костиИ сердцу говорят беззвучным языком:
«О бедный пилигрим! Твой путь и нам знаком:Ты кровью истекал, ты слезы лил тайком.Добро пожаловать к твоим собратьям в гости».
1903
Максимилиан Волошин
* * *
Как Млечный Путь, любовь твояВо мне мерцает влагой звездной,В зеркальных снах над водной безднойАлмазность пытки затая.
Ты – слезный свет во тьме железной,Ты – горький звездный сок. А я —Я – помутневшие краяЗари слепой и бесполезной.
И жаль мне ночи... Оттого ль,Что вечных звезд родная больНам новой смертью сердце скрепит?
Как синий лед мой день... Смотри!И меркнет звезд алмазный трепетВ безбольном холоде зари.
1907
Грот нимф
О, странник-человек, познай священный гротИ надпись скорбную «Amori et dolori».[1]Из бездны хаоса чрез огненное мореВ пещеру времени влечет водоворот.
Но смертным и богам отверст различный вход:Любовь – тропа одним, другим дорога – горе.И каждый припадет к божественной амфоре,Где тайной Эроса хранится вещий мед.
Отмечен вход людей оливою ветвистой.В пещере влажных Нимф таинственной и мглистой,Где вечные ключи рокочут в тайниках,
Где пчелы в темноте смыкают сотов грани,Наяды вечно ткут на каменных станкахОдежды жертвенной пурпуровые ткани...
Коктебель, апрель 1907 г.
Из цикла «Киммерийские сумерки»
Константину Федоровичу Богаевскому
IV
Старинным золотом и желчью напиталВечерний свет холмы. Зардели красны, буры,Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры;В огне кустарники, и воды – как металл.
А груды валунов и глыбы голых скалВ размытых впадинах загадочны и хмуры.В крылатых сумерках шевелятся фигуры:Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал;
Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам...Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром?Кто этих мест жилец: чудовище? титан?
Здесь жутко в тесноте... А там простор...Свобода... Там дышит тяжело усталый океанИ веет запахом гниющих трав и йода.
1907