Но в Средние века синтез неоплатонизма и христианства не мог объяснить, как индивидуальная любовь сочетается с мировой Любовью, с «истинно-сущим». Гармония христианства с неоплатонизмом казалась неполной. Иерархия Плотина, многочисленные сущности, находящиеся между Единым и земными существами, не приближали высшее Благо к человеку, к которому его должна вести небесная Любовь, а наоборот, отдаляли. Не существовало некоторой лестницы в неоплатонической теории, которая позволила бы человеку возвыситься до Бога, приобщиться к Богу, что было главным в христианском учении.
Фичино обратился непосредственно к Платону, минуя его последователей, разработавших космический неоплатонизм. В «Пире» Платона Фичино нашел путь и возможность соединения человека с Богом. Для него обсуждение значения индивидуальной любви в этом диалоге явилось образцом для создания собственного неоплатонического учения. Теперь окончательно всё стало на свои места, и неоплатонизм показал оба пути движения: «от Бога к человеку и от человека к Богу»[641]. Доктрина платонической любви Фичино, изложенная им в «Комментарии на «Пир» Платона о Любви» (Commentarium in convivium Platonis de amore, 1469), то есть, духовной любви к другому человеку, является всего лишь прикрытой любовью человеческой души к Богу[642]. Фичино интерпретировал «Пир» в свете своего мистического богословия.
Теория платонической любви повторялась и развивалась не только во многих сонетах и других произведениях XVI в., но также в многочисленных трактатах о любви (trattati d’amore), которые, как мы уже говорили, создавали его последователи и ученики по флорентийской Академии. В Италии концепция платонической любви стала популярной благодаря двум произведениям: «Азоланцы» (Gli Asolani, 1505) Пьетро Бембо и «О придворном» (Il Gortegiano, 1528) Бальдассаре Кастильоне, настольной книге европейских дворов, которая познакомила кавалеров и дам XVI в. с концепцией платонической любви. Сирз Джейн считает, что «никто из английских авторов не был так обязан Фичино, как Спенсер»[643], хотя идеи Фичино, которые мы находим и в «Королеве Фей», и в «Amoretti», и в «Четырёх Гимнах» могли быть взяты из различных источников.
Например, одни исследователи указывает на многие параллели спенсеровских текстов с платоновским «Пиром» и «Федром», «Комментарием» Фичино и комментированными петраркистскими стихотворениями Джордано Бруно «О героическом энтузиазме» («Degli eroici furori», 1585), которые Бруно посвятил Филипу Сидни, и в которых излагается учение об обожествлении человека посредством любви к Богу, мистической любви[644]. Другие считают, что Спеснер взял за образец «Канцону о Любви» Бенивьени и «Комментарии» Пико[645]. Наконец, третьи находят истоки в уже упоминавшейся книге Бальдассаре Кастильоне «О придворном»[646]. Конечно, и в тех, и в других, и третьих сочинениях заключена теория любви Фичино, который развил её на основе диалогов Платона, «Эннеад» Плотина и работ других неоплатоников.
Однако при внимательном прочтении первых двух Гимнов мы увидим в нём множество аллюзий, или даже использование совершенно разных источников. В «Гимне в честь Любви» мы можем найти, например, петраркистские мотивы, столь сильные в сонетах Спенсера. Кроме перечисленных выше влияний во всех Гимнах видны отсылки к Платону, Плотину, Аристотелю, Эмпедоклу, античным гимнографам, Кальвину, Священному Писанию, даже к Каббале. А то, что Спенсер читал Платона и других авторов в подлиннике, на древнегреческом, не подлежит сомнению. Мы это видим из фактов биографии поэта.
Спенсер начинает «Гимн в честь Любви» с банальной петраркистской посылки. Он пишет о страданиях влюблённого сердца, характеризуя Эрота, бога любви, как тирана, но собирается воспеть его за тот огонь, который Эрот зажёг в нём. Первые три строфы Гимна можно даже сопоставить с первой строфой «Канцоны» Бенивьени:
642
645
646