Мысль пылкая, ступай и одноверцу
Несведущему дай мое познанье.
О, если страсть не помутит сознанье,
Мы от надежд найдем к спасенью дверцу.
Ты помоги мне, мысль, чтоб молвить можно,
Что наше бытованье — бесприютно.
Ее же — и светло и бестревожно.
Ты поспешай любви моей сопутно,
И мы несчастья убежим, возможно,
Коль светоч мой мне знак подаст несмутно.
CLIV
Сонм светлых звезд и всякое начало
Вселенского состава, соревнуя
В художестве и в силе торжествуя,
Творили в ней Души своей зерцало.
И новое нам солнце возблистало,
И каждый взор потупился, предчуя,
Что бог любви явил ее, ликуя,
Чтоб изощрить на дерзком злое жало.
Пронизанный очей ее лучами,
Течет эфир пылающей купиной,
И может в нем дышать лишь добродетель.
Но низкое желание мечами
Эдемскими гонимо. Мир свидетель,
Что красота и чистота — едино.
CLV
Юпитер разъяренно, Цезарь властно
Разили ненавистные мишени;
Но вот Мольба упала на колени, —
И злость владык ее слезам подвластна.
Мадонна плакала, меж тем пристрастно
Властитель мой явил мне эти пени:
И скорбь и страсть, не знающие лени,
Меня сразили гневно и злосчастно.
Любовь рисует плачущего чуда
Виденье мне, иль тихими речами
Изгравирует сердце, — вот причуда! —
Как адамант, иль с хитрыми ключами
К нему подступит, дабы из-под спуда
Возник тот плач, и я рыдал ночами.
CLVI
Я лицезрел небесную печаль,
Грусть: ангела в единственном явленье.
То сон ли был? Но ангела мне жаль.
Иль облак чар? Но сладко умиленье.
Затмили слезы двух светил хрусталь,
Светлейший солнца. Кротких уст моленье,
Что вал сковать могло б и сдвинуть даль, —
Изнемогло, истаяло в томленье.
Все — добродетель, мудрость, нежность, боль —
В единую гармонию сомкнулось,
Какой земля не слышала дотоль.
И ближе небо, внемля ей, нагнулось;
И воздух был разнежен ею столь,
Что ни листка в ветвях не шелохнулось.
CLVII
Тот жгучий день, в душе отпечатленный,
Сном явственным он сердцу предстоит.
Чье мастерство его изобразит?
Но мысль лелеет образ незабвенный.
Невинностью и прелестью смиренной
Пленителен красы унылой вид.
Богиня ль то, как смертная, скорбит?
Иль светит в скорби свет богоявленный?
Власы — как злато; брови — как эбен;
Чело — как снег. В звездах очей угрозы
Стрелка, чьим жалом тронутый — блажен.
Уст нежных жемчуг и живые розы —
Умильных, горьких жалоб сладкий плен…
Как пламя — вздохи; как алмазы — слезы.
CLVIII
Куда ни брошу безутешный взгляд,
Передо мной художник вездесущий,
Прекрасной дамы образ создающий,
Дабы любовь моя не шла на спад.
Ее черты как будто говорят
О скорби, сердце чистое гнетущей,
И вздох, из глубины души идущий,
И речь живая явственно звучат.
Амур и правда подтвердят со мною,
Что только может быть один ответ
На то, кто всех прекрасней под луною.
Что голоса нежнее в мире нет,
Что чище слез, застлавших пеленою
Столь дивный взор, еще не видел свет.
CLIX
Ее творя, какой прообраз вечный
Природа-Мать взяла за образец
В раю Идей? — чтоб знал земли жилец
Премудрой власть и за стезею Млечной.
Ее власы — не Нимфы ль быстротечной
Сеть струйная из золотых колец?
Чистейшее в ней бьется из сердец —
И гибну я от той красы сердечной.
В очах богинь игру святых лучей
Постигнет ли мечтательной догадкой
Не видевший живых ее очей?
Целит любовь иль ранит нас украдкой,
Изведал тот, кто сладкий, как ручей,
Знал смех ее, и вздох, и говор сладкий.
CLX
Амур и я — мы оба каждый раз,
Как человек, перед которым диво,
Глядим на ту, что, как никто, красива
И звуком речи восхищает нас.