Сиянью звезд сродни сиянье глаз,
И для меня надежней нет призыва:
Тому, в чьем сердце благородство живо,
Случайные светила не указ.
Как хороша, без преувеличений,
Когда сидит на мураве она,
Цветок средь разноцветья лугового!
Как светел мир, когда порой весенней
Она идет, задумчива, одна,
Плетя венок для золота витого!
CLXI
О шаг бесцельный, о расчет заочный,
О маета, о гордое пыланье,
О сердца дрожь, о властное желанье,
О вы, глаза, — источник слезоточный;
О ты, листва, — венчатель правомочный,
Единое двум доблестям признанье;
О сладкий плен, о тяжкое призванье,
Меня вовлекшие в сей круг порочный;
О дивный лик! Не пылких благодуший
Амурова стезя, но слез и страха:
Строптивца там заездят, больно шпоря.
О чистые и любящие души,
Вы — сущие, и вы — добыча праха,
Воззритесь же на эту бездну горя!
CLXII
Блаженные и радостные травы
Ложатся под стопы моей Мадонны,
Прельстительным речам внимают склоны,
Оберегая след благой потравы.
Фиалочки и бледные купавы,
Пускай незрелый лист зеленой кроны
Живому солнцу не чинит препоны,
Ласкающему вас лучами славы.
Округа нежная, река живая,
Лелейте дивный лик и эти очи,
Живого солнца пылкий блеск впивая;
Сколь мысли с вами сладиться охочи!
Отныне и скала окрест любая
Вспылает мне подобно, что есть мочи!
CLXIII
Амур, любовь несчастного пытая,
Ты пагубным ведешь меня путем;
Услышь мольбу в отчаянье моем,
Как ни один другой в душе читая.
Я мучился, сомненья отметая:
С вершины на вершину день за днем
Ты влек меня, не думая о том,
Что не под силу мне стезя крутая.
Я вижу вдалеке манящий свет
И никогда не поверну обратно,
Хотя устал. Беда, что крыльев нет!
Я сердцем чист — и был бы рад стократно
Влачиться за тобой, крылатым, вслед,
Когда бы знал, что это ей приятно.
CLXIV
Земля и небо — в безмятежном сне,
И зверь затих, и отдыхает птица,
И звездная свершает колесница
Объезд ночных владений в вышине,
А я — в слезах, в раздумиях, в огне,
От мук моих бессильный отрешиться,
Единственный, кому сейчас не спится,
Но образ милый — утешенье мне.
Так повелось, что, утоляя жажду,
Из одного источника живого
Нектар с отравой вперемешку пью,
И чтобы впредь страдать, как ныне стражду,
Сто раз убитый в день, рождаюсь снова,
Не видя той, что боль уймет мою.
CLXV
Она ступает мягко на траву —
И дружно лепестки цветов душистых,
Лиловых, желтых, алых, серебристых,
Спешат раскрыться, как по волшебству.
Амур, в своем стремленье к торжеству
Берущий в плен не всех, — лишь сердцем чистых,
Струит блаженство из очей лучистых —
И я иной услады не зову.
Походке, взору должное воздав,
Скажу: нельзя и речью не плениться;
Четвертым назову смиренный нрав.
Из этих искр — и из других — родится
Огонь, которым я охвачен, став
Как при дневных лучах ночная птица.
CLXVI
Быть верным бы пещере Аполлона,
Где он пророком стал, — как знать? — для света
Флоренция бы обрела поэта,
Как Мантуя, Арунка и Верона.
Но как не мечет из сухого лона
Моя скала струи, так мне планета
Иная: терн, репей велит мне эта
Кривым серпом жать с каменного склона.
Олива сохнет. Для русла иного
С Парнаса ток течет, а им когда-то
Она жила, ему цвела богато.
Злой рок таков иль за вину расплата —
Бесплодье, коль Юпитерово слово
Мне в милость не пошлет дождя благого.
CLXVII
Когда она, глаза полузакрыв,
В единый вздох соединит дыханье
И запоет, небесное звучанье
Придав словам, божественный мотив,