В тебе Амур таит своих послов,
В тебе Судьба все торжества справляет,
И Смерть удар свой рушит надо мною —
Разбить остаток жизни угрожает;
В тебе и мыслям суетнейшим кров;
Так ты одно всех бед моих виною.
CCLXXV
Глаза мои! — зашло то солнце, за которым
В нездешние края пора собраться нам…
Мы снова будем с ним, — оно заждалось там, —
Горюет, судит нас по нашим долгим сборам…
О слух мой — к ангельским теперь приписан хорам
Тот голос, более понятный небесам.
Мой шаг! — зачем, за той пускаясь по пятам,
Что окрыляла нас, ты стал таким нескорым?
Итак, зачем вы все мне дали этот бой?
Не я причиною, что убежала взгляда,
Что обманула слух, что отнята землей, —
Смерть — вот кого хулить за преступленье надо!
Того превознося смиренною хвалой,
Кто разрешитель уз, и после слёз — отрада.
CCLXXVI
Лишь образ чистый, ангельский мгновенно
Исчез, великое мне душу горе
Пронзило — в мрачном ужасе, в раздоре.
Я слов ищу, да выйдет боль из плена.
Она в слезах и пенях неизменна:
И Донна знает, и Амур; опоре
Лишь этой верит сердце в тяжком споре
С томленьями сей жизни зол и тлена.
Единую ты, Смерть, взяла так рано;
И ты, Земля, земной красы опека,
Отныне и почиющей охрана, —
Что ты гнетешь слепого человека?
Светил любовно, нежно, осиянно
Свет глаз моих — и вот угас до века.
CCLXXVII
Коль скоро бог любви былой завет
Иным наказом не заменит вскоре,
Над жизнью смерть восторжествует в споре,
Желанья живы, а надежда — нет.
Как никогда, страшусь грядущих бед,
И прежнее не выплакано горе,
Ладью житейское терзает море,
И ненадежен путеводный свет.
Меня ведет мираж, а настоящий
Маяк — в земле, верней, на небесах,
Где ярче светит он душе скорбящей,
Но не глазам, — они давно в слезах,
И скорбь, затмив от взора свет манящий,
Сгущает ранний иней в волосах.
CCLXXVIII
Она во цвете жизни пребывала,
Когда Амур стократ сильнее нас,
Как вдруг, прекрасна без земных прикрас,
Земле убор свой тленный завещала.
И вознеслась горе без покрывала, —
И с той поры я вопрошал не раз:
Зачем не пробил мой последний час —
Предел земных и вечных дней начало,
С тем чтобы радостной души полет
За ней, терзавшей сердце безучастьем,
Освободил меня от всех невзгод?
Однако свой у времени отсчет…
А ведь каким бы это было счастьем —
Не быть в живых сегодня третий год!
CCLXXIX
Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы, —
Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.
Слова я слышу… «Полно дух крушить
Безвременно печалию, — шепнула, —
Пора от слез ланиты осушить!
Бессмертье в небе грудь моя вздохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула».
CCLXXX
He знаю края, где бы столь же ясно
Я видеть то, что видеть жажду, мог
И к небу пени возносить всечасно,
От суеты мирской, как здесь, далек;
Где столько мест, в которых безопасно
Вздыхать, когда для вздохов есть предлог, —
Должно быть, как на Кипре ни прекрасно,
И там подобный редкость уголок.
Все полно здесь к любви благоволенья,
Все просит в этой стороне меня
Хранить любовь залогом утешенья.
Но ты, душа в обители спасенья,
Скажи мне в память рокового дня,
Что мир достоин моего презренья.
CCLXXXI
Как часто от людей себя скрываю —
Не от себя ль? — в своей пустыне милой
И слезы на траву, на грудь роняю,
Колебля воздух жалобой унылой!
Как часто я один мечту питаю,
Уйдя и в глушь, и в тень, и в мрак застылый,
Ее, любовь мою, ищу и чаю,
Зову от властной смерти всею силой!