Нет здесь в горах ни камня, ни сучка,
Ни ветки или зелени по склонам,
В долинах ни травинки, ни цветка;
Нет капельки воды у ручейка,
Зверей нет диких по лесам зеленым,
Не знающих, как скорбь моя горька.
CCLXXXIX
Свой пламенник, прекрасней и ясней
Окрестных звезд, в ней небо даровало
На краткий срок земле; но ревновало
Ее вернуть на родину огней.
Проснись, прозри! С невозвратимых дней
Волшебное спадает покрывало.
Тому, что грудь мятежно волновало,
Сказала «нет» она. Ты спорил с ней.
Благодари! То нежным умиленьем,
То строгостью она любовь звала
Божественней расцвесть над вожделеньем.
Святых искусств достойные дела
Глаголом гимн творит, краса — явленьем:
Я сплел ей лавр, она меня спасла!
CCXC
Как странен свет! Я нынче восхищен
Тем, что вчера претило; вижу, знаю,
Что муками я счастья достигаю,
А за борьбой короткой — вечный сон.
Обман надежд, желаний, — кто влюблен,
Тот сотни раз испил его до краю.
С той радость как ущерб я постигаю,
Чей нынче в небе дух, прах — погребен.
Амур слепой, ум злостный — все сбивало
Меня с пути, я влекся дикой силой
Туда, где смерть меня одна ждала.
Благословенна ты, что, берег милый
Мне указав, надеждой обуздала
Пыл буйной страсти — и меня спасла.
CCXCI
На землю златокудрая Аврора
Спускается с небесной высоты,
И я вздыхаю с чувством пустоты:
«Лаура — там». И мыслям нет простора.
Титон, ты знаешь каждый раз, что скоро
Сокровище свое получишь ты,
Тогда как мне до гробовой черты
Любезным лавром не лелеять взора.
Счастливый! Чуть падет ночная тень,
Ты видишь ту, что не пренебрегла
Почтенными сединами твоими.
Мне полнит ночь печалью, мраком — день
Та, что с собою думы увлекла,
Взамен оставя от себя лишь имя.
CCXCII
Я припадал к ее стопам в стихах,
Сердечным жаром наполняя звуки,
И сам с собою пребывал в разлуке:
Сам — на земле, а думы — в облаках.
Я пел о золотых ее кудрях,
Я воспевал ее глаза и руки,
Блаженством райским почитая муки,
И вот теперь она — холодный прах.
А я без маяка, в скорлупке сирой
Сквозь шторм, который для меня не внове,
Плыву по жизни, правя наугад.
Да оборвется здесь на полуслове
Любовный стих! Певец устал, и лира
Настроена на самый скорбный лад.
CCXCIII
Коль скоро я предвидеть был бы в силе
Успех стихов, где я вздыхал о ней,
Они росли бы и числом скорей
И большим блеском отличались в стиле.
Но Муза верная моя в могиле, —
И, продолженье песен прежних дней,
Не станут строфы новые светлей,
Не станут благозвучнее, чем были.
Когда-то не о славе думал я,
Но лишь о том мечтал, чтоб каждый слог
Биеньем сердца был в составе слова.
Теперь бы я творить для славы мог,
Но не бывать тому: любовь моя
Зовет меня — усталого, немого.
CCXCIV
Она жила во мне, она была жива,
Я в сердце жалкое впустил ее — синьору.
Увы, все кончено. Где мне найти опору?
Я мертв, а ей дано бессмертье божества.
Душе ограбленной утратить все права,
Любви потерянной скитаться без призору,
Дрожать от жалости плите надгробной впору,
И некому их боль переложить в слова.
Их безутешный плач извне услышать трудно,
Он глубоко во мне, а я от горя глух,
И впредь мне горевать и впредь страдать от ран.
Воистину мы прах и сиротливый дух,
Воистину — слепцы, а жажда безрассудна,
Воистину мечты в себе таят обман.
CCXCV
Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз
Они лишь об одном предмете толковали:
«Она корит себя за наши все печали,
Она тревожится и думает о нас».
Надежды этой луч и ныне не погас:
Она внимает мне из поднебесной дали
С тех пор, как дни ее земные миновали,
С тех пор, как наступил ее последний час.