Любовь стихи в уста мои вложила,
Чтоб след его навеки не исчез,
Но жизнь брала над словом перевес,
И лгали, лгали перья и чернила.
Не покорилась высота стихам,
Я понял, что они несовершенны,
Что тут, увы, отступится любой.
Кто проницателен, представит сам,
Что это так, и скажет: «О, блаженны
Глаза, что видели ее живой!»
CCCX
Опять зефир подул — и потеплело,
Взошла трава, и, спутница тепла,
Щебечет Прокна, плачет Филомела,
Пришла весна, румяна и бела.
Луга ликуют, небо просветлело,
Юпитер счастлив — дочка расцвела,
И землю, и волну любовь согрела
И в каждой Божьей твари ожила.
А мне опять вздыхать над злой судьбою
По воле той, что унесла с собою
На небо сердца моего ключи.
И пенье птиц, и вешние просторы,
И жен прекрасных радостные взоры —
Пустыня мне и хищники в ночи.
CCCXI
О чем так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.
Всю ночь он будит грусть мою живей,
Ответствуя, один, мечте унылой…
Так, вижу я: самих богинь сильней
Царица Смерть! И тем грозит могилой!
О, как легко чарует нас обман!
Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман, —
Но черная земля их поглотила.
«Все тлен! — поет нам боль сердечных ран.
Все, чем бы жизнь тебя ни обольстила».
CCCXII
Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,
Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны,
Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.
Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.
CCCXIII
О ней писал и плакал я, сгорая
В прохладе сладостной; ушло то время.
Ее уж нет, а мне осталось бремя
Тоски и слез — и рифм усталых стая.
Взор нежных глаз, их красота святая
Вошли мне в сердце, словно в пашню семя, —
Но это сердце выбрала меж всеми
И в плащ свой завернула, отлетая.
И с ней оно в земле и в горних кущах,
Где лучшую из чистых и смиренных
Венчают лавром, Славой осиянным…
О, как мне отрешиться от гнетущих
Телесных риз, чтоб духом первозданным
И с ней и с сердцем слиться — меж блаженных?
CCCXIV
Душа, свой путь утрат ты предвещала,
В дни радости задумчива, уныла,
Ища среди всего, что в жизни мило,
Покоя от скорбей, точивших жала.
Слова, черты, движенья покрывала
И, с болью, жалости нежданной сила —
Тебе в прозренье это все гласило:
Сей день — последний, счастье миновало.
О бедная душа! О обаянье!
Как мы пылали здесь, где взглядом жил я
Очей — последним, сам того не зная!
Им, двум друзьям вернейшим, поручил я
Сокровищ благороднейших деянье, —
Дум дивный клад и сердце оставляя.
CCCXV
Преполовилась жизнь. Огней немного
Еще под пеплом тлело. Нетяжел
Был жар полудней. Перед тем как в дол
Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.
Утишилась сердечная тревога,
Страстей угомонился произвол,
И стал согласьем прежних чувств раскол.
Глядела не пугливо и не строго
Мне в очи милая. Была пора,
Когда сдружиться с Чистотой достоин
Амур, и целомудренна игра
Двух любящих, и разговор спокоен.
Я счастлив был… Но на пути Добра
Нам Смерть предстала, как в железе воин.
CCCXVI
Я гнал войну, я бредил скорой встречей
С покоем, мчался к цели напрямик.
Но брошен вспять — меня в пути настиг
Перст миротворицы противоречий.