Другой защиты от людей не знаю:
Их любопытство праздное жестоко,
Я ж, холоден к житейскому до срока,
Всем выдаю, как изнутри пылаю.
И ныне знают горы и долины,
Леса и воды, как сгорает странно
Вся жизнь моя, что недоступна взорам.
И пусть пути все дики, все пустынны,
Не скрыться мне: Амур здесь постоянно,
И нет исхода нашим разговорам.
XXXVI
Поверить бы, что смерть меня спасет
От злой любви, и не давать поруки,
Что на себя не наложу я руки
И не сложу любовных мыслей гнет!
Но знаю — это был бы переход
От слез к слезам, от муки к новой муке,
И, с жизнью приготовившись к разлуке,
Я — ни назад ни шагу, ни вперед.
Для роковой стрелы пора приспела,
И я ее за счастие почту,
Не сомневаясь в точности прицела.
О чем еще Любовь просить и ту,
Что для меня белил не пожалела?
И как пробить мольбами глухоту?
XXXVIII
Нет, Орсо, не рекам, бегущим с гор,
Не веткам, что густую сень соткали,
И не туманам, застелившим дали,
И не озерам, не холмам в укор
Я начинаю этот разговор, —
Они б моим глазам не помешали,
Не в них моя беда, но в покрывале,
Которое сокрыло милый взор.
И то, что долу, волею гордыни
Иль скромности, опущен вечно он,
Влечет меня к безвременной кончине.
И, наконец, на боль я обречен
Рукой лилейной, чуждой благостыни, —
Препоной взгляду меж других препон.
XXXIX
Меня страшит немилосердный взгляд,
Где, надо мною власть себе присвоив,
Живет Амур, — и, как шалун побоев,
Бегу очей, что смерть мою таят.
И нет вершин, и нет таких преград,
Какие воля не возьмет, усвоив,
Что незачем изображать героев,
Когда свести в могилу нас хотят.
Из страха вновь себя подвергнуть казни,
Я отложить пытался нашу встречу
И, несомненно, заслужил упрек.
Но в оправдание свое замечу,
Что если я не уступил боязни,
То это — верности моей залог.
XL
Когда Амур иль Смерть в средине слова
Начатой мною ткани не порвут,
Когда, освободясь от цепких пут,
Рассказы сочетать сумею снова,
Быть может, с речью времени былого
Речь наших дней сплетет искусный труд
И люди весть до Рима донесут —
Страшусь сказать! — о том, как это ново.
Но часто мне для моего труда
Недостает благословенных нитей,
Которые мне Ливий мог бы дать.
По-дружески мне руку протяните
(Вы не бывали жадны никогда),
Чтоб мог и я прекрасное создать.
XLI
Когда из рощи Дафна прочь уйдет —
Горнило вспыхнет в кузнице Вулкана:
За тяжкий труд кузнец берется рьяно
И стрелы для Юпитера кует.
Бушует снег, и намерзает лед,
Померк июль под натиском бурана, —
Спустился Феб за пелену тумана
И вдалеке свою подругу ждет.
Злокозненные звезды Ориона
В открытом море губят корабли.
Сатурн и Марс ярятся распаленно.
Трубит Эол во всех концах земли,
Нептун встревожен, мечется Юнона —
Когда Она скрывается вдали.
XLII
Но стоит улыбнуться ей, нежданно
Явив пред нами тысячи красот, —
В глубинах Монджибелло труд замрет
Хромого Сицилийца-великана.
Юпитер стрелы кузнеца Вулкана
В колчан миролюбиво уберет;
Восходит Феб на ясный небосвод,
И с ним Юнона вновь благоуханна.
Цветы и травы землю облекли,
Зефир к востоку реет неуклонно,
И кормчим покоряются рули, —
Уходят злые тучи с небосклона,
Узнав Ее прекрасный лик вдали,
Той, по которой слезы лью бессонно.
XLIII
Латоны сын с небесного балкона
Высматривал уже в девятый раз
Ту, по которой, как другой сейчас,
Вздыхал напрасно он во время оно.
Но тщетно. И несчастный сокрушенно
Нахмурился, напоминая нас,
Когда не видим мы любимых глаз
И нам не удержать разлуки стона.