— Вы прекрасно ориентируетесь в пространстве и движениях. Это либо прирожденный талант, либо нечто профессиональное.
— Считайте, что первое.
— А маска на лице?
— Она вас смущает?
— Напротив. В ней есть нечто волнующее.
— Следите, чтобы во время танца от волнения вы не отдавили мне ногу.
— Я бы желал узнать ваше имя.
— Зачем?.. Вы намерены затеять со мной роман?
— Почему нет? Разве я вам никак не интересен?
— Интересны. Но лучше в другой жизни, — холодно заметила Табба и вдруг увидела в дверном проеме заглядывающую в зал Катеньку. Бросила партнеру: — Простите, — и быстро направилась к служанке.
— Что стряслось?
Та отступила вглубь коридора, взволнованно прошептала:
— Госпожа, вас разыскивает господин Изюмов.
— Изюмов?.. Откуда он взялся?
— Мне неизвестно. Час тому назад он приезжал к дому княжны, после чего я взяла пролетку и примчалась к вам.
— Тебя он видел?
— Нет. Он беседовал с дворецким.
— И что тот ему сказал?
— Мне неизвестно. Дворецкий потом заинтересовался вами, после чего отправился к княжне.
Табба задумалась.
— Все это нехорошо. Дурно.
— Очень дурно?
— Весьма. Изюмову лучше не знать, что я живу у княжны. Вслед за Изюмовым может явиться другая беда. Это почти как дурная примета.
В зале громко захлопала в ладоши Эва, прокричала:
— Дамы и господа! Антракт окончен! Прошу встать на исходные позиции! Дамы и господа, внимание!
— Ступай, — кивнула служанке Табба и заторопилась в зал.
Заиграло трио. Валентин уже поджидал Таббу на исходной, взял ее под руку, и пары страстно, темпераментно ринулись в огонь танго.
— Стойка компактней! Венский кросс! Медленно, медленно… быстро, быстро…
Катенька понаблюдала за танцующими, улыбнулась с легкой завистью и нехотя покинула помещение.
Гаврила Емельянович был крайне недоволен докладом Изюмова. Некоторое время молча ходил из угла в угол кабинета, о чем-то размышлял.
Бывший артист, одетый в швейцарскую ливрею, стоял едва ли не навытяжку, смотрел на директора преданно и испуганно.
— Вы бездарны не только как бывший артист, но и просто как существо! — сообщил ему тот, приближаясь. — Что нового вы сообщили мне в результате дурацкого визита в дом княжны? Допустим, госпожа Бессмертная проживает там! И что дальше? Вы ее лично видели?
— Никак нет, Гаврила Емельянович. Мне не предоставилось такой возможности.
— А какая возможность вам предоставилась? Совершить променад перед княжескими воротами с дурацким видом или торчать остолопом в театре на ступеньках, раздавая дежурные комплименты бездарным артистам? На что вы еще способны?
— На многое, Гаврила Емельяныч… Мне, к примеру, стало известно, что мадемуазель посещает курсы по обучению аргентинскому танго.
— Где эти курсы?.. По каким дням мадемуазель их посещает? Узнать, уточнить, разнюхать! До мелочей, до самых каверзных подробностей! Вы меня поняли?
— Так точно, Гаврила Емельяныч.
Филимонов подошел вплотную к бывшему артисту, прошептал едва слышно:
— Перед зеркалом, по пять раз в сутки!.. Хлестать себя по щекам, ежели хоть одно слово по-казарменному! Беспощадно хлестать! До красных пятен! С утра до ночи!
— Буду усиленно работать над собой, ваше превосходительство.
— Работайте! Иначе ваши усилия будут оценивать в другом заведении!
Изюмов развернулся, сделал пару шагов к двери, остановился.
— Все это вы, Гаврила Емельянович, ради князя Икрамова стараетесь?
— Вам-то какое дело?
— Интересуюсь.
— Забудьте! — Директор снова подошел к нему. — У вас нет больше интереса. Не имеете права! Вы теперь никто! Человек на ступеньках! Согнулся, разогнулся! Уловили?
— Так точ… Простите, уловил.
— Вот и ступайте с Богом. И помните, через несколько дней жду от вас новых сообщений о госпоже Бессмертной.
— Слушаюсь, Гаврила Емельяныч, — Изюмов поклонился и бочком покинул директорский кабинет.
Поручик Гончаров целовал Михелину жарко и страстно.
Целовал лицо, шею, плечи, распущенные волосы.
Девушка стояла покорно, с закрытыми глазами. Она принимала мужские ласки чувственно, без сопротивления, благодарно. Лишь когда Никита Глебович коснулся груди, отвела его руку, тихо попросила:
— Прошу вас, не надо.
— Я схожу с ума… Вы моя! Моя единственная и любимая! Вы это понимаете?
— Пожалуйста, пожалейте меня.
— А меня кто пожалеет?
— Вы — мужчина. Вы сильнее.
Поручик убрал руки, отошел от Михелины, опустился на железную панцирную кровать, сжал голову ладонями.
Девушка продолжала стоять на прежнем месте, нежно смотрела на него. Затем положила ладонь на его голову, провела по волосам. Он поднял голову, поцеловал ее ладонь, с усмешкой спросил:
— Что будем делать, мадемуазель?.. Как жить, на что надеяться?
Она подсела к нему, обняла за плечи.
— Пусть будет, как есть.
— Нет, так не может быть. Я уже почти сделал для себя вывод. Почти уже решился.
— Почти?
— Да, почти. Чтобы решение стало окончательным, мне необходимо ваше понимание.
— Вы желаете задать мне вопросы?
— Да, именно так. Вопрос первый и главный… Вы готовы связать свою жизнь с моей?
Михелина с улыбкой смотрела на него.
— Нет.
Никита с удивлением повернул к ней голову.
— Вы… шутите?
— Нет, говорю серьезно. Не готова.
— Но я люблю вас.
— Охотно и с удовольствием верю. Но хотите откровенно?
— Конечно.
— Моя мама однажды сказала мне… В этой жизни есть князья и воры. И у каждого своя судьба. Каждому свое. Я воровка, господин начальник.
— Ну и что? Рано или поздно мы уедем отсюда, и я сделаю все возможное, чтобы вы никогда больше не думали о прошлом. Мы вычеркнем прошлое и начнем все с чистого листа!
— У меня есть мама.
— Прекрасно. Умная, достойная женщина. Почему она должна до конца дней своих тащить это проклятое клеймо?
Михелина заставила его подняться, подвела к окну. Перед глазами возникла занесенная сугробами узкая улочка поселка, на которой изредка появлялись каторжане или вольнонаемные — унылые и угрюмые.
— Никита Глебович, милый… Посмотрите на это.
Он бросил взгляд на улицу, перевел удивленный взгляд на девушку.
— Я этот пейзаж вижу каждый день уже почти два месяца.
— А до этого какой пейзаж был перед вашими глазами?.. Невский проспект?.. Петропавловская крепость?.. Зимний дворец?
— И то, и другое, и третье…
— И девушки… В красивых нарядах, при дорогих украшениях, на высокосветских приемах, с хорошими манерами и из достойных семей. Верно?
— Разумеется. Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что здесь перед вами только унылая улица и молодая девица, которая более или менее выделяется из общего числа замученных лиц. И вы, изголодавшийся по женскому вниманию мужчина, готовы, может быть, на самый глупый, на самый отчаянный в жизни поступок, о котором потом будете горько сожалеть! Я повисну на ваших руках тяжелее, чем ненавистные здесь кандалы. Вы не только станете избегать меня, вы будете бояться меня, ненавидеть, стыдиться и презирать!.. Князья и воры не могут иметь общей судьбы, поручик.
Гончаров взял ее лицо в ладони, стал страстно и жарко целовать его.
— Милая, родная, любимая… Поверьте, я докажу обратное. Клянусь, докажу!
Михелина выскользнула из его рук, подошла к двери.
— Позвольте мне уйти и подумать?
— Вы оставите меня одного наедине с растрепанными мыслями?
— Нет, я оставлю вас со своими словами.
— Скажите же их.
— Скажу. При условии, что вы тотчас отпустите меня.
— Слово дворянина.
Михелина помолчала, подняла на поручика черные глаза, прошептала:
— Я тоже люблю вас, Никита Глебович. Люблю нежно и безумно.
Он шагнул было к ней, но девушка немедленно вытянула руки, напомнила:
— Слово дворянина, поручик, — набросила на плечи тяжелый бушлат и толкнула входную дверь.