— Полиция, не стрелять!.. Бросить оружие! — продолжал неистово блажить Китаец. — Иначе кровь!.. Оружие на пол!
Один из полицейских застыл в растерянности, второй же вдруг выхватил из кобуры револьвер, но выстрелить не успел — Беловольский нажал на спуск, и блюститель закона неуклюже ткнулся в пол.
Первый полицейский отбросил оружие, поднял руки вверх.
— Уходим, господа! — махнул Беловольский Таббе и Жаку. — Все хорошо, уходим! — И предупредил находящихся в зале: — Никто не двигается! Иначе стреляем!.. Спокойно!
Грабители, пятясь и не сводя глаз с зала, дотолкались уже почти до выхода, как вдруг из дубовой двери выскочил очухавшийся клерк, истошно заблажил:
— Держите!.. У них полтора миллиона!
Докричать он не успел.
Беловольский мгновенно перевел на него револьвер, и чиновника отбросило к стенке.
Грабители выскочили из банка, едва не сбили с ног ничего не понявших швейцаров, бросились к автомобилю.
Первой в салон запрыгнула Табба, затем все остальные, и водитель изо всех сил вдавил педаль газа в пол.
Машина с ревом рванула с места.
За их спинами послышались свистки, выстрелы: автомобиль с визгом вырулил от банка на Каменноостровский проспект и понесся по нему в сторону Большого.
За грабителями мчались Ворон и Аслан. А чуть поотстав — пролетка с Сотником и Хохлом.
Прохожие в недоумении шарахались по сторонам, встречные экипажи резко тормозили, едва успевая уступать дорогу автомобилю и пролетке.
Машина с грабителями вырулила на Большой, с визгом шин свернула в ближний переулок, с ходу влетела под широкую арку, где в пустом дворе поджидала черная карета.
Табба вместе с Беловольским выпрыгнули из автомобиля, бросились к карете. Захлопнули дверцы, и карета понеслась со двора.
Миновали несколько улиц, выехали на Дворцовую набережную, покатили по ней. Спустя какое-то время свернули на Миллионную, где стояла еще одна пролетка.
…Спустя полчаса пролетка подкатила к воротам дома Брянских на Фонтанке. Табба покинула ее и, кутаясь в легкое полупальто, направилась к калитке.
Новый привратник Илья, улыбчивый и по-деревенски простоватый, с готовностью побежал открывать, разулыбался, раскланялся:
— Милости просим, мадемуазель. Что ж вы так налегке, озябнете!
Бывшая прима не ответила и зашагала ко входу в дом.
В доме на главной, парадной лестнице ей навстречу вышел тощий, с вечной подозрительностью на лице дворецкий Филипп, удивленно посмотрел на спешащую наверх мадемуазель.
— Что-нибудь случилось, мадемуазель?
— С чего ты взял? — огрызнулась девушка и зашагала дальше. — Приготовь мне чаю.
Обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Крутов Николай Николаевич пригласил к себе в кабинет недавно назначенного начальником Санкт-Петербургской сыскной полиции полковника Икрамова Ибрагима Казбековича для особой доверительной беседы.
В облике князя просматривались непростые годы, проведенные на взрывном Кавказе: седина на висках, пристальный, изучающий взгляд, небольшой шрам на подбородке.
Николай Николаевич некоторое время молчал, прикидывая начало разговора с самолюбивым южанином, сложил пальцы корзиночкой, хрустнул ими.
— Ну как?.. Осваиваетесь на новом месте, князь? В окопы не тянет?
— Если честно, почти каждую ночь воюю с горцами.
— Надо входить в новую стезю, князь.
Тот обозначил сдержанную улыбку, сухо ответил:
— Буду стараться, ваше превосходительство. Еще недельку-другую, и начну хоть в чем-то разбираться.
— Многовато берете для разгона, Ибрагим Казбекович. Знаете, что такое начальник сыскной полиции Петербурга?
— Весьма приблизительно.
— А я, князь, попытаюсь объяснить вам предметно. — Крутов встал, подошел к окну. — Подойдите.
Тот покинул кресло, остановился рядом с обер-полицмейстером.
До слуха донеслись звуки какой-то песни, затем из-за угла улицы выплыла разношерстная толпа простолюдинов, двинулась мимо Департамента полиции, размахивая красным полотнищем и распевая:
Толпу сопровождали зеваки, детвора, какие-то восторженные девицы, бросающие цветы поющим.
— Знаете, что это такое? — спросил Крутов.
— Бунтовщики, — пожал плечами тот.
— Нет, князь, это наши ошибки. Наше разгильдяйство, наше нежелание видеть истину, страх называть вещи своими именами. Это возможное начало конца, князь! — Обер-полицмейстер вернулся к столу и, упершись в него обеими руками, некоторое время стоял молча. Потом попросил: — Только не считайте меня сумасшедшим. — И вдруг заговорил свистящим полушепотом: — Я ненавижу все это! Мразь!.. Мразь и нечисть вокруг! Казнокрадство! Мздоимство! Воровство! Попранная вера! Смятенные умы и души! Революционная пакость! Террористы-бомбисты с истеричными курсистками! Кровь и убийства!.. Растерянность и ожесточенность! Вы понимаете, насколько больно наше отечество?
— Примерно. Но при чем здесь моя новая должность?
— При том, что отныне все это должно быть в вашей несчастной голове, князь. День за днем, месяц за месяцем, год за годом. От такой жизни либо сходят с ума, либо стреляются! Либо бросают все к чертям собачьим и бегут! Вы — сыскарь! Ассенизатор! Беспощадный и жестокий! Вот кем вам предстоит стать в ближайшее время. Как бы вам мерзко ни было! — Николай Николаевич, бледный и задыхающийся, опустился в кресло, уставился на Икрамова горящим вопрошающим взглядом. — Вы вправе, князь, отказаться. Еще не поздно.
Икрамов усмехнулся:
— Поздно. Я уже принял решение.
— Иного, пожалуй, я от вас не ожидал. Другой, может быть, и сбежал, вы — нет. Кровь не та!.. — Обер-полицмейстер откинулся на спинку кресла, хотел было закурить, но отложил папиросу. Взял со стола папку, открыл ее на первой странице. — Вот что произошло за последние сутки… Утром на Невском транспорт казначейства в триста пятьдесят тысяч был осыпан семью бомбами и обстрелян с углов из револьверов, в результате чего пятеро убитых, деньги похищены, обыски производятся, все возможные аресты приняты. Ну и, надеюсь, знаете также о совсем свежем ограблении «Нового Балтийского банка»?
— Разумеется. У меня на столе лежит доклад по этому поводу.
Крутов все-таки закурил, обошел стол, сел напротив Икрамова. Желваки его скул снова сжались до белого.
— Во-первых, там погибли люди.
— Да, двое. Банковский чиновник и полицейский.
— Этого вам недостаточно?
— Я, ваше превосходительство, привык к более серьезным цифрам.
— На Кавказе война, а здесь мир.
— Кажущийся.
— Именно. С меньшими жертвами, но с более серьезными последствиями. — Обер-полицмейстер снова полистал лежавшее перед ним дело. — Во-вторых!.. За два последних месяца это уже третье банковское ограбление сходного почерка. И за ними может стоять весьма серьезная организация. Вплоть до террористической.
— К этому есть какие-либо данные?
— Пока никаких. Но любопытно, что банду возглавляет женщина.
— Женщина?!
— Да, особа лет тридцати.
— Словесный портрет не составлен?
— Не только словесный, но и рисовальный. — Крутов достал из дела карандашный рисунок, положил перед князем. — Полюбуйтесь.
Тот взял листок, некоторое время изучал его. На нем была нарисована молодая госпожа, лицо которой закрывала черная кисея.
— Она прячет лицо под кисеей?
— Да, при входе в банк. Но во время ограбления она решается на фрондерство — снимает кисею, и тогда выглядит следующим образом. — Обер-полицмейстер достал из папки второй листок, тоже передал Икрамову.
Теперь на рисунке была изображена девушка с открытым лицом, правый глаз которой закрывала черная повязка. В ней при внимательном изучении можно было угадать некоторые черты бывшей примы.
— Странно, но она кого-то мне напоминает, — произнес Икрамов.
— Вы не оригинальны, — Николай Николаевич забрал портрет, сунул в дело. — Не вам одному она кого-то напоминает. Но все это бред!.. Важны не аллюзии, а конкретный человек.