— Позвольте роль спутника для первого выхода в свет зарезервировать за мной, — с улыбкой обратился барон к Таббе.
— Как вам угодно, — пожала она плечами. — Мне совершенно без разницы, на чью руку опираться и кому улыбаться.
— Обидно, зато откровенно. Не желаете ли посетить театр, который когда-то был связан с вашим именем?
Бывшая прима на миг задумалась, неожиданно ответила:
— Почему бы нет?
— Значит, билеты будут куплены, и вам сообщат об этом заранее.
— Буду ждать. — Бессмертная поднялась, опустила на лицо кисею. — Я могу идти?
— Да, вы свободны. И помните мои советы, — протянул ей руку Губский. — Особенно по поводу смены облика.
— Да, я приняла к сведению, Ефим Львович. Лишь бы господин барон при встрече не обознался.
— Да уж постараюсь, сударыня.
Табба откланялась, Беловольский направился ее провожать. Вышли в прихожую. Здесь было пусто и гулко. Стали спускаться по деревянной лестнице и вдруг услышали шаги поднимающегося человека.
Беловольский слегка замедлил шаг, даже отстранил гостью к стенке, как вдруг перед ними возник не кто иной, как Константин Кудеяров.
Граф непринужденно улыбнулся, протянул руку Беловольскому, как давнему знакомому.
— Мое почтение, — и приподнял шляпу в сторону дамы. — Сударыня?..
— Здравствуйте, — негромко ответила Табба.
— Меня ждут? — поинтересовался Константин.
— Вас ждут всегда, граф, — ответил Беловольский.
— Прелестно, — улыбнулся тот. — А мадемуазель уже уходит? — он явно не узнал Таббу.
— Да, мадемуазель торопится.
— Жаль. Не мог предположить, что в вашей партии столь очаровательные особы! — Кудеяров поспешил наверх, пару раз оглянувшись вдогонку уходящим.
Когда вышли во двор, Табба спросила Беловольского:
— А что здесь делает граф Кудеяров?
— Он помогает партии.
— Деньгами?
— Ну не болтовней же! — рассмеялся Беловольский. — Вы с ним знакомы?
— В прошлой жизни.
— Он не узнал вас?
— Видимо, нет. Это и к лучшему.
Когда уже подходили к воротам, провожающий приостановил девушку.
— Вы для нас действительно бесценны. Тем более что мы готовим акцию, которая заставит вздрогнуть Россию.
— С моим участием?
— Не думаю. Ваша акция должна случиться в ближайшие два-три месяца, и носить она будет предупредительный характер. Главное же мероприятие мы планируем провести к осени, и касаться оно будет едва ли не главного лица страны.
— Государя?
— Нет, царя трогать не будем. Он слишком слаб и ничтожен. Мы возьмем на прицел фигуру более мощную и влиятельную.
— Премьер-министра?
— Это ваши фантазии, но не мои, мадемуазель. — Беловольский с усмешкой поцеловал руку девушки. — Благодарю, до ближайшей встречи.
Пролетка ждала артистку. Она легко встала на ступеньку, махнула Беловольскому, застывшему в улыбке, и извозчик погнал лошадей в сторону города.
Мирон Яковлевич разложил на столе несколько карандашных портретов предполагаемых налетчиков — дамы под кисеей, господина с бородкой. Китайца. Жестом пригласил Гришина подойти.
Тот, взглянув, хмыкнул:
— Колоритная компания… Налет на банки был совершен именно этими особами?
— Налетчиков было несколько. Но лидеров трое: дама под кисеей, господин с бородкой и азиат — то ли китаец, то ли кореец.
— Лицо дама всегда прячет под кисеей?
— Всегда. Это ее фирменный знак. Причем, по рассказам очевидцев, именно она главный персонаж банды. Мужчины всего лишь прикрытие.
— Как думаете, почему она прячет лицо?
— Версии две. Первая — желание создать некий загадочный образ. Робин Гуд под сеточкой.
— В таком случае мужчина также должен был бы придумать какую-либо хреновину на физиономию.
— Логично. Поэтому возникла вторая версия… Мы не исключаем, что лицо сударыни имеет определенный физический дефект.
— То есть она его все-таки прячет?
— Получается что так.
— Любопытно, — Егор Никитич вновь принялся внимательно изучать рисунки. — Какие-либо косвенные подтверждения данной версии существуют?
— Да, существуют. Один из банковских чиновников сообщил, что правый глаз дамы перехвачен широкой черной ленточкой.
— Даже так? — искренне удивился Гришин. — Это уже нечто, — отложил рисунки, опустился на стул. — В картотеке есть криминальные личности с подобным дефектом?
— Таковых, Егор Никитич, нет. Мы предполагаем, что это либо какие-нибудь залетные, либо из политических.
— Политических? — удивился Гришин. — Им-то зачем так рисковать?
— По данным агентуры, эсеры, анархо-коммунисты и прочая революционная дрянь для добывания денег идут на любые преступления, вплоть до сращивания с воровским миром. Поэтому налеты на банки вполне могут быть делом их рук.
— Вы правы, — согласился Егор Никитич. — В моей практике был подобный случай. Помните дело поэта Марка Рокотова?
— Обижаете, Егор Никитич! — развел руками Миронов. — Там еще фигурировал некий поляк, финансировавший «Совесть России».
— Совершенно верно. Казимир Тобольский… Любопытно, какова его судьба?
— Пожизненная каторга. Там и сгниет.
— Лекарю лекарево, а пекарю пекарево, — заключил Гришин, с удовлетворением потер ладони. — Занятное дельце намечается.
— Я бы сказал, заковыристое, — уточнил Мирон Яковлевич. — Мои агенты разбросаны бог знает по каким лункам, и пока никакого улова.
— Вот потому и занятное. Когда все как на ладони, никакого азарта. А здесь есть за чем погоняться.
— Будем работать, Егор Никитич? — протянул ему руку Миронов.
— А кто вам сказал, что нет? — Гришин постоял в некотором раздумье, заметил: — А вот с азиатом они, похоже, просчитались. Его как раз проще всего посадить на зацепку. Слишком заметен… Объясните, Мирон Яковлевич, это своим агентам.
— Да уж постараюсь, Егор Никитич.
Они ударили по рукам, и Гришин твердым, уверенным шагом покинул кабинет Миронова.
Табба плотно прикрыла дверь, подошла к серванту, выдвинула один из ящичков, внутри него нажала потайную задвижку. Сбоку отщелкнулся еще один маленький ящичек, в котором обнаружился бархатный мешочек. Девушка аккуратно вытряхнула из него золотой сундучок, двумя пальцами приподняла крышечку.
«Черный могол» вспыхнул, заиграл всеми гранями.
Табба замерла, завороженно смотрела на таинственный камень и не в состоянии была отвести от него глаз.
Затем медленно закрыла сундучок, спрятала его в мешочек и поместила в потайной ящик.
…Спустя какое-то время она постучала в дверь комнаты княжны. Та занималась рисованием.
— Войдите, — не совсем довольным тоном ответила Анастасия.
Бывшая прима остановилась на пороге, виновато произнесла:
— Простите, княжна, что отвлекаю, но у меня к вам деликатная просьба. Вы как-то рассказывали, что после моей матери осталась дюжина париков, которыми она не воспользовалась.
— Вы желаете примерить их? — спросила та, продолжая работать кистью.
— Да, мне хотелось бы воспользоваться ими.
— Уж не в свет ли вы намерены выйти? — с насмешкой спросила княжна.
— В театр.
— Надеюсь, не в оперетту?
— Нет, нет. В оперетту мне вход заказан.
Анастасия оценивающе оглянулась на бывшую приму, неожиданно предложила:
— В гардеробе моей маменьки много роскошных платьев. Если вас это не смущает, можете примерить некоторые из них. Вдруг что-то подойдет.
— Благодарю. Я непременно воспользуюсь вашей любезностью, — Табба поклонилась и прикрыла дверь.
Работа на шахте была тяжелой, грязной, изматывающей. Мужики рубили кирками уголь, женщины нагружали его лопатами на тачки и вывозили антрацит по дощатым помостам к высоченной общей куче.
Сонька и Михелина были в числе тех самых, кто вывозил уголь.