Принесли чай и печенье. Графиня отломила кусочек, попробовала и скривилась. «Знаете, я не могу позволить себе много конфект, — произнесла она (в ту пору слово «конфеты» звучало именно так — «конфекты» от «конфекция», нечто маленькое, часть большого). — А я обожаю шоколадные конфекты. Приходится чаще угощать, чем угощаться самой». «Так позвольте же…» — оживился Догмаров. «Нет, нет, что вы. У меня всегда с собой отличные итальянские сласти. Угощайтесь».
Графиня изящным движением извлекла из саквояжа отделанную красным шелком коробку шоколадных конфет. Каждая из них была обернута в яркую бумажку. София Сан-Донато взяла одну, в светло-розовой обертке, развернула, надкусила и закрыла глаза от наслаждения. Догмаров с любопытством взял другую конфетку — в ярко-красной обертке. Развернул. Надкусил. Нежная шоколадная плоть растаяла на его языке. Догмаров изумился — это были свежайшие, тончайшие конфеты, самые лучшие из тех, какие ему доводилось пробовать. Не будучи любителем сладкого, банкир не заметил, как ополовинил коробку. И обнаружив свою оплошность, стал извиняться.
«Ну что вы, дорогой мой! — засмеялась графиня. — Я счастлива, что угодила вам. Я же говорю — много сладкого мне нельзя. Кому я буду нужна, растолстевшая и оплывшая?» Из груди Догмарова едва не вырвался стон: «Мне!» Но он сдержался.
Прошел час. За приятным разговором с графиней банкир Догмаров незаметно для себя самого уснул… А когда проснулся, в купе не было и следа графини Софии Сан-Донато. Сам банкир лежал на диване, заботливо укрытый одеялом. Под его головой покоилась подушка. Из всего вечернего пиршества на столе остались лишь вазочка с почти нетронутым печеньем да пара пустых стаканов из-под чая.
В голове Догмарова сверкнула пронзительная догадка. Он бросился к своему чемодану. Вещи были перевернуты. Папка с бумагами на месте. Сверток с деньгами исчез. 43 тысячи рублей! «Черт!» — застонал Догмаров и повалился на диван.
«Дама? Графиня? Не было никакой графини! — говорил ошарашенный проводник. — На Раздельной с поезда сошла какая-то дамочка с саквояжем. Из вагона третьего класса. В час ночи… Из моего вагона не выходил никто». В доказательство своей правдивости проводник размашисто перекрестился.
Уже в Киеве, где Догмаров дожидался денег из Одессы, сняв в долг номер в третьесортной гостинице, он рассказал все детали происшествия следователю. «Все понятно, — с видом знатока заключил полицейский чин. — Вас накормили снотворным. Благодарите Бога, что не отравили». «Но как же так! — недоумевал банкир. — Графиня! Из Италии!» «Из Италии? — нехорошо засмеялся следователь. — Эта Италия располагается у вас на Молдаванке. И графинь таких у меня в месяц проходит полтора десятка. Одна другой краше… Осторожней надо быть, ваше превосходительство. Особенно при деньгах».
Из рапорта, высланного со станции Раздельная, стало ясно, что с поезда в этом украинском местечке действительно сошла женщина. Только не блондинка, а брюнетка. По виду не из богатых. Одета, как сельская учительница — в клетчатый старомодный жакет и мятую полосатую юбку. В руках у нее был саквояж, но не светлого, а темного цвета. Женщина наняла извозчика. И уехала по направлению к Бессарабии. Выяснить конечную точку маршрута не представляется возможным, так как по пути женщина сменила извозчика…
Прошло три дня. Деньги из Одессы все не приходили. Хозяин гостиницы начал волноваться. И Догмаров полез за кошельком, чтобы использовать неприкосновенный запас — тысячерублевую ассигнацию, которая каким-то образом ускользнула от внимания поездной воровки.
Расплатиться он так и не смог — тысячерублевая ассигнация оказалась фальшивой. Узнав об этом, следователь только простонал: «Сонька… Ее почерк».
Так прошла одна из классических комбинаций Золотой Ручки, вошедшая в историю криминальной России как «ограбление банкира Догмарова». Это была сольная партия, к исполнению которой Сонька не привлекла ни одного соучастника.
ОГРАБЛЕНИЕ ХЛЕБНИКОВА
Лето 1885 года. Август. Москва. Петровка. Ювелирный магазин Хлебникова.
Около двух часов пополудни, когда солнце поднялось в самый зенит и в городе стояла неимоверная жара, в ювелирный магазин на Петровке вошла импозантная дама. Ее сопровождал седовласый старичок и гувернантка с грудной девочкой на руках.
«Баронесса Софья Буксгевден, — представилась дама выбежавшему навстречу посетителям управляющему. — Папеньку усадите, будьте добры… Папа, папа», — проговорила баронесса, на французский манер налегая на второе «а» в этом коротеньком слове. Старичок не откликался. Он закатывал глаза и, пошатываясь, хватался за сердце.
Управляющий тут же усадил старика на диван и приказал принести воды. Затем он долго обмахивал отца баронессы газетой. «Пардон, — деликатно произнес управляющий. — Барон…» Потом обернулся к баронессе и спросил: «Барон?»
«Ах нет, — устало сказала баронесса, опускаясь рядом со старичком на диван. — Это мой муж барон, Алексис Буксгевден. Слыхали? А папа — не барон». «Да, да, слыхал!» — торопливо ответил управляющий. «И не пытайтесь с ним поговорить. Он утратил дар речи три года назад — после удара. Слава Богу, хотя бы может ходить… А такой был генерал. Герой Отечества».
Управляющий ювелирным магазином похолодел. «Надо бы позвать хозяина, — подумал он. — Но как тут пошлешь мальчишку? Перед баронессой неудобно».
«Чем могу служить-с?» — спросил он, сгибаясь в почтительном полупоклоне. «Вы мне, дорогой, — сказала баронесса, — подберите хороших украшений. Ну, не знаю… Гарнитур из кольца, ожерелья и браслета. Можно диадему — если будет сочетаться. Мне нужен дорогой подарок». «Разрешите поинтересоваться, кому?» «Себе.
А что, я не могу выбрать подарок самой себе?» — в голосе баронессы угадывались нотки раздражения. И управляющий поспешил сгладить свою мнимую неловкость: «Нет, что вы! Можете! Конечно, можете. Даже должны… В смысле — имеете все основания». И так далее». Он снова скис.
Баронесса мягко улыбнулась. «Мой муж так занят. Государственная служба, воинские сборы. А у нас родилась дочка. И он очень просил меня выбрать что-нибудь из украшений — к крещению малышки».
Управляющий расплылся в учтивой улыбке. «Как, прошу прощения, назвали-с?» «Пока никак, — ответила баронесса. — Говорю же — еще не крестили».
«Ах ты, Боже мой! — мысленно переполошился управляющий. — Снова дал маху. Лучше бы уж мне помолчать».
Он откашлялся, потом все-таки спросил: «На какую сумму-с рассчитываете?» Баронесса удивленно подняла бровь: «Что это — сумус?» «Деньгами какими, извиняюсь, располагаете?» — уточнил управляющий. Баронесса заразительно рассмеялась. Управляющий подхватил ее смех. «Извините, дорогой мой. Я не очень владею русским языком… Думала, это какое-то незнакомое мне слово… Не смотрите на деньги. Они не имеют значения. Посоветуйте что-нибудь из последних коллекций».
Управляющий воссиял: «О, конечно, конечно!» Он извлек из-под витринного стекла бриллиантовое ожерелье на бархатной подложке, усыпанный мелкими бриллиантами браслет и тонкое изящное кольцо с большим бриллиантом. «Уникальная работа. Очень красивый комплект. Царский комплект». Баронесса примерила ожерелье. Повертелась перед зеркалом. Управляющий уловил аромат сладких духов. У него внезапно закружилась голова.
«Мне идет? Вы все же человек опытный…» «Идет! Еще как идет! Вы сами, ваш-ство, настоящий бриллиант!» Он не кривил душой — баронесса выглядела ослепительно. И эти украшения шли ей как нельзя лучше.
Управляющий прыгал вокруг баронессы Буксгевден, словно молодой петушок вокруг курочки. Подносил овальное ручное зеркало к ее аккуратному затылку. Вдыхал аромат французской пудры. Боковым зрением выхватывал миниатюрное ушко мадам Буксгевден.
Наконец, баронесса сказала: «Вы меня уговорили. Я беру этот комплект. Выпишите счет». Управляющий вывел на бумаге с фирменными вензелями сумму — 22 тысячи 300 рублей. Таких денег стоил хороший дом в центре Москвы. Или целая усадьба в пригороде.