— Господи, надоело так жить! Пристрою детей — и за границу!
Глава XIII
НОВАЯ ПОБЕДА
Одна забота не давала Софье Владиславовне покоя — деньги. Она решила перевести их за границу: часть — в Париж, а часть — в Берлин.
Осторожно, небольшими суммами, переправляла она свой капитал, беря каждый раз аккредитив на свое имя — графини Миола. Аккредитивы прятала в несгораемом шкафу Московского торгово-промышленного банка. Ключ от шкафа оставляла на хранение в кондитерской Сиу у продавщицы Прокофьевой. Все было тонко рассчитано. В случае обыска не смогли бы найти даже следа этих денег.
Однажды шла Софья Владиславовна по Кузнецкому мосту, неся в ридикюле очередную порцию капитала. И тут мимо нее на прекрасном рысаке проехал господин с окладистой бородой. Он оглянулся на нее, остановил кучера. Это не ускользнуло от внимания Софьи Владиславовны.
Она специально остановилась у витрины книжного магазина товарищества «Вольф», делая вид, что рассматривает обложки французских романов.
— Простите, мадам, — обратился к ней бородатый на прекрасном французском языке, — мне кажется, я имел счастье быть представленным вам в Париже.
— Возможно.
— Разрешите возобновить знакомство? Куда мы пойдем?
— Сейчас мне некогда. Завтра уезжаю. В квартире такой разгром. Я бы предпочла встретиться с вами… ну, хотя бы в театре.
— В таком случае, разрешите записать ваш адрес. Я пришлю билет.
Софья Владиславовна извлекла из золотого миниатюрного портсигара малюсенькую визитную карточку с адресом.
— Вы, наверное, меня помните. Моя фамилия — Морозофф, — добавил он, коверкая на французский манер свою фамилию.
— О, да, конечно. Вы были с одной красивой блондинкой.
— Это мимолетное знакомство. Я сопровождал ее из России в Париж к родителям, — несколько сконфузился Морозов.
Когда после посещения банка и модистки Софья Владиславовна вернулась домой, Таня вручила ей конверт с билетом в ложу Большого театра.
— Погоди, голубчик, — посмеивалась про себя Золотая Ручка, — доберусь я до тебя. Нет, мне замечательно везет.
И она призадумалась над туалетным вопросом.
— Сегодня надо быть пленительной, а потом… потом видно будет.
Час спустя вызванный с Петровки парикмахер принялся убирать роскошную шевелюру Софьи Владиславовны, сочетая аргентинскую прическу с рубиновыми аграфами. Придирчиво оглядев себя в зеркале, Софья Владиславовна осталась довольна.
— Не уйдешь, голубочек, — прошептала она.
В театре был громадный съезд. Давали «Евгения Онегина». Все ложи были переполнены самой избранной публикой. Оркестр великолепно сыграл увертюру. Петр Ильич Чайковский сидел в директорской ложе. Аргентинская прическа Софьи Владиславовны произвела фурор на весь театр.
Бинокли то и дело устремлялись в ее ложу. А когда она в сопровождении блестящего кавалера, сына миллионера Морозова, появилась во время антракта в фойе, произошла всеобщая сенсация. Бриллиантовое ожерелье, тонко соединенное с блестящим изумрудным кулоном, вызывало зависть московских модниц. Но более всего поражали драгоценные кружева экрю, которые так чудно выделялись на декольтированном фоне. Гибкая фигура грациозной графини, ее длинные глаза, изящная манера себя держать, — все это было предметом обсуждения многочисленных кавалеров.
Толковали вкривь и вкось о новой красавице, появившейся на горизонте Москвы.
Раздался звонок. Начался второй акт. Софья Владиславовна села в глубине ложи. К ней приблизился Морозов, держа громадную бонбоньерку с конфетами.
— Как великолепно поет Михайлов, — заметил ухажер.
— Он, говорят, из Петербурга приехал специально по распоряжению директора, — показала свою осведомленность в искусстве Софья Владиславовна.
— Но фигура его не подходит к типу Ленского, каким его замыслил Пушкин.
— Яковлев замечателен, — шептала Софья Владиславовна, направляя бинокль на исполнителя партии Онегина.
Во время обмена мнениями Морозов невзначай прижимался к Софье Владиславовне, целовал ей руки, не обращая внимания на сцену, заглядывал в глаза, мешая смотреть и слушать.
— Ах, зачем это вы? — с игривым недовольством спросила Софья Владиславовна.
— Поймите, графиня, я еще в Париже мечтал провести с вами время наедине, вдали от шума городского, в приятном уюте.
— Оставьте, вы мне мешаете слушать музыку.
Морозов обиженно замолчал и отодвинулся.
— Владимир Федорович, если не ошибаюсь? — обратилась к нему Золотая Ручка, поняв, что несколько переиграла.