Это посещение вызвало немалое удивление среди поселенцев, которые смотрели на мой дом не как на официальное учреждение, а исключительно как на жилое помещение, данное мне от казны.
— Генерал, — говорили они, — не был ни у начальника округа, пи у смотрителя, а к нему, поселенцу, пошел. Это неспроста! Не иначе, он родственник ему, или они раньше служили вместе…
Эта весть быстро распространилась по селению. Ссыльные еще более стали осаждать меня просьбами — походатайствовать за них у генерала.
Дня через два после моего свидания с Николаем Ивановичем приходит ко мне принарядившаяся женщина еврейского типа, с сильно раскрашенными щеками.
Я не узнал ее, но она сама поспешила рекомендоваться:
— Блюфштейн. Меня называют здесь «Золотою Ручкою», но это несправедливо: настоящая Золотая Ручка в Одессе, а меня ложно выдали под этим именем.
И вдруг заплакала.
Я поспешил предложить ей стул.
— Чем я могу вам служить? — спрашиваю ее.
Ничего не отвечая, она сидит и плачет.
Издали мне часто приходилось видеть эту пресловутую «Золотую Ручку» в сопровождении ссыльного Богданова, тоже в своем роде сахалинской знаменитости за свои преступные проделки. Эта парочка, всегда возбуждая во мне неприятное чувство, свободно разгуливала по селению и разными незаконными путями эксплуатировала здешних простаков. Только теперь я имел возможность поближе рассмотреть эту женщину.
Если бы Софья Блюфштейн захотела, она легко могла найти себе здесь пособников на всякое преступное предприятие. Не знаю, насколько справедливо, но народная молва в Александровском посту несколько случаев крупного воровства называет делом ее «золотых ручек». После ее вторичной попытки бежать с каторги ее наказали и перевели за Пилингский хребет в наш Тымовский округ.
— Может быть, вы желаете, чтобы я написал для вас прошение? — снова ее спрашиваю.
Она отрицательно мотнула головой и продолжала плакать. Я совершенно растерялся пред таким обильным потоком слез. Вперемешку с рыданиями она, наконец, подробно стала рассказывать, как с ней грубо обращались в Александровке, как заковали ее в кандалы и зверски наказали розгами…
Выслушав ее грустную исповедь, я все же недоумевал: что ей надо от меня?
Не отвечая прямо на мой вопрос, она стала жаловаться на начальника Тымовского округа.
— Мне кажется, — заметил я ей, — начальник, напротив, относится к вам слишком снисходительно. Ему, например, известно, что вы сделали из своего дома шинок, и однако он смотрит на это сквозь пальцы. И если бы вы продавали одну чистую водку, а то ведь у вас какое-то особенное пиво с дурманом. Как стакан выпьешь, говорят, так целый день в голове точно гвоздь сидит.
— Ах, что вы?! Что вы?! Я вам принесу сейчас. Вы сами увидите, что вам неправду сказали.
— Нет, благодарю! Мой сторож попробовал выпить у вас стакан пива, но потом всю ночь промучился с страшною головною болью… Если вы не желаете, чтобы я вам написал прошение, то что же вы хотите от меня?
— Говорят, вы родственник генералу… Не скажете ли ему за меня несколько слов?..
Пришлось ее разочаровать, как и многих других ссыльных, приходивших с подобными просьбами.
В. М. Дорошевич
ЗОЛОТАЯ РУЧКА
(Из книги «Сахалин»)
Воскресенье. Вечер. Около маленького, чистенького домика, рядом с Дербинской богадельней, шум и смех. Скрипят убранные ельником карусели. Визжит оркестр из трех скрипок и фальшивого кларнета. Поселенцы пляшут трепака. На подмостках «непомнящий родства» маг и волшебник ест горящую паклю и выматывает из носа разноцветные ленты. Хлопают пробки квасных бутылок. Из квасной лавочки раздаются подвыпившие голоса. Из окон доносится:
— Бардадым. Помирил, рубль мазу. Шеперка, по кушу очко. На пе. На перепе. Барыня. Два сбока.
Хозяйка этой квасной, игорного дома, карусели, танцкласса, корчмы и Сахалинского кафе-шантана — «крестьянка из ссыльных», Софья Блювштейн.
Всероссийски, почти европейски, знаменитая «Золотая ручка».
Во время ее процесса стол вещественных доказательств горел огнем от груды колец, браслетов, колье. Трофеев — улик.
— Свидетельница, — обратился председатель к одной из потерпевших, — укажите, какие здесь вещи ваши?
Дама с изменившимся лицом подошла к этой «Голконде».
Глаза горели, руки дрожали. Она перебирала, трогала каждую вещь.
Тогда «с высоты» скамьи подсудимых раздался насмешливый голос: