— Вы смогли бы сидеть на моём месте и вести беседу, вместо того, чтобы болтаться в петле? Смогли бы убить своего ребёнка, и дышать как ни в чём не бывало?
— Пожарский!
Домра осознал, что повысил голос. Обычно он себе такого не позволял. Да что там обычно — никогда не позволял. Эмоции не должны заглушать логику — так он говорит молодым курсантам, юношеский пыл которых застилает им глаза. Домра сам когда-то был юнцом и немало дел запорол, пока не набрался опыта.
— Когда вы последний раз видели дочь?
— Два дня назад на ее спектакле. Владочка играла ангела. Парила над сценой, а на спине у неё взмахивали искусственные крылья. Такая лёгкая, красивая. Невероятно красивая. Обычно я остаюсь после спектакля, чтобы вручить ей цветы и поболтать, но в тот раз очень торопился. Потом позвонил ей и извинился. Она ответила: «Ничего, папочка. У меня будет ещё много ролей». Если бы я знал, что эта роль станет её последней. Мой ангелочек. Она вся была в работе, мечтала сниматься в кино. У неё и парня-то не было. Она никому не могла перейти дорогу, такой был у нее характер. Она всегда хотела всем помогать.
— Полгода назад у вас умерла жена. Как это случилось?
— Это здесь при чём?
Пожарский вспомнил, что вопросы задавать не следует и сделал извиняющийся жест.
— На дорогу выбежал человек. Она резко вывернула руль, машина улетела в кювет, перевернулась четыре раза.
— Как вы себя чувствовали после этого?
— Я был разбит. Уничтожен. Если бы не Влада, не знаю, что сделал бы с собой.
— То есть вы подтверждаете, что ваше психическое состояние ухудшилось?
Пожарский посмотрел на Домру с сочувствием, как большой пес глядит на гавкающую болонку.
— Катя подарила мне лучшие годы жизни и мою Владу. Они были для меня всем. Теперь их обеих нет. А я есть.
Повисла пауза. Домра вынул из стопки бумаг светолик, снятый с угла дома убитой. На нём мужчина стоит у входной двери, его лицо чётко различимо.
— Господин Пожарский, вы узнаёте этого человека?
Пожарский взял светолик и долго на него смотрел. Искреннее изумление на его лице сменилось на растерянность, а затем на истошную ненависть. У него затряслись скулы.
— Кто это?
— Вы мне скажите.
— Понятия не имею.
— А я думаю, вы его узнаете.
— Не понимаю, как это, вообще, возможно.
Домра положил сверху другой светолик. На нем Влада открывает дверь, на её лице видна улыбка. На следующем они с мужчиной обнимаются, а затем вместе входят в квартиру. Спустя двадцать минут, мужчина выходит. На его одежде видны красные пятна.
— Откуда у вас на руке царапины?
Пожарский провёл пальцами по четырём свежим продольным отметинам на запястье.
— Наверное, поранился на пирсе у дома Олафа.
Домра глубоко вздохнул.
— Одежду со следами крови нашли в вашем доме в корзине для белья. Там же нашли нож, на котором ваши отпечатки пальцев. Городские светописцы засекли, как вы ехали на машине от своего дома к дому Влады, а потом вернулись обратно.
Пожарский в ужасе смотрел, как на светолике человек с его внешностью обнимает его еще живую дочь. Потом он войдет и вонзит нож в ее юное невинное тело двадцать восемь раз.
— Господин Пожарский, человек на фото, это вы?
Пожарский больше не реагировал на вопросы. Глаза его стали стеклянными, он как будто впал в ступор.
— На сегодня хватит.
Снаружи Домру встретил Афанасий Петрович, наблюдавший за допросом из соседнего кабинета.
— Мне сейчас звонил судмедэксперт. Под ногтями жертвы нашли частички кожи. У Пожарского уже вязли анализ ДНК. Если соответствие подтвердится, дело можно закрывать.
— Он уверяет, что не убивал, — задумчиво произнёс Домра.
— Пффф, если бы все убийцы сознавались на первом допросе, у нас бы не было работы. Послушай, Всеволод Михайлович, ты сделай по протоколу, чтобы на суде адвокат не подкопался. Собери показания свидетелей, всё зафиксируй. А я обещаю выбить тебе достойное выходное пособие.
Домра покивал полицмейстеру и пошёл прочь. Взгляд Пожарского не выходил из его головы. За годы службы он встречал разных убийц: и законченных маньяков садистов, и психопатов, и тех, кто случайно оступился. У всех он видел в глазах вину. У кого-то за то, что совершил, у кого-то за то, что попался. Но у Пожарского вины во взгляде не было. Только живая искрящаяся боль отца, потерявшего дочь.
Домра хотел бы разделить уверенность полицмейстера в виновности Пожарского, но что-то подсказывало ему, в этом деле не всё так складно.