– Вот мы и дома, Славик.
Те слова выхватил ветер, и унес с собой за реку.
Смотрю на Васю, а он по-прежнему вдаль. Не столько меня его слова поразили, сколько Страшилин ответный взгляд. Был он ясным, светлым, осмысленным. Страшила улыбался. Вася тоже.
Последний делает шаг вперед, собирается идти, знает, что мы за ним.
Я хватаюсь за Васю. Вцепилась в руки, чуть выше локтей. Сжимаю что есть силы, чтобы не вырвался, чтобы самой не упасть.
Кричу ему:
– Чувствуешь? Чувствуешь? Нечем дышать! Это воздух! Я уже задыхаюсь!
– Пошли, – тихо говорит он.
– Нет, нет! Я не могу. Мне нечем дышать! Мы даже не дойдём, все задохнёмся. Я хочу домой…
Я уже плачу навзрыд и пытаюсь отстраниться, убежать, но оказывается, теперь Вася меня держит. Я борюсь с ним как могу, упираюсь руками в грудь, головой в плечо. Кричу сквозь слезы, что меня Тотошка ждет, что он меня любит, и Вовка любит тоже, хоть я его уже и не могу. Кричу, что я это только ради деда, чтобы оправдаться, но бабушка-то все равно не простит, потому что я как мама.
Вася сильно прижимает меня к себе, гладит по голове, я и через шапку это чувствую, говорит, что все будет хорошо, чтобы я дышала глубже, что его Яном зовут.
Через реку лежал мост. Деревянный, трухлявый. Меня будто на расстрел ввели – впереди эм… Ян, позади, как оказалось, Славик. Но думаю, они это не нарочно, думаю, не было у них таких ассоциаций.
Минули мост. Попали в чужое царство. Тенистое, сырое. Деревья великаны, горбя спины, рассматривали нас. Сплетаясь ветвями, закрывали небо. Под ногами ковер из листьев – такой вязкий и мягкий, что ноги тонут. И не видно ни травинки, ни кусточка… Конечно, думаю, пробейся через такую толщу, да выживи в таком мраке.
Там снаружи, где есть дороги и видно солнце, наверное, уже совсем рассвело.
А здесь, словно в сказке или параллельной вселенной. Все живет по своим законам. И время здесь тоже свое.
Будто проглотил нас кто, думаю брезгливо. Все кругом мягкое, податливое. Кора у деревьев отсыревшая, склизкая. Что-то все время скрепит, стучит, постанывает.
– Далеко еще?
Ян остановился и демонстративно втянул носом воздух. Я сделала то же самое. И мы продолжили путь.
Что я должна унюхать-то? Смотрю на Страшилу-Славика и понимаю, что и он в воздухе, пропитанном запахом разлагающейся древесины, различает, нечто, что сигнализирует о нашем приближении к Селу. Он блаженно улыбается. Точно, суицидник – промелькнула мысль.
И только через пятнадцать минут пути, почуяла запах гари.
Костры?
И вот уже представляю себе палатки, вокруг сидят люди в военной форме, тянут озябшие руки к огню. Рядом валяются закопчённые котелки, чайники, пустые консервные банки, бегают собаки, как и принято, немецкие овчарки…
– Слышишь?
Хватаю Славика за руку.
Славик остановился, удивленно смотрит на меня.
– Собаки! – шепчу в ужасе.
Он кивает. Вышло у него это мягко, даже, я бы сказала, умиротворённо.
Он продолжил идти вперед, взрыхляя своими огромными ботинками прелую листву. Я по-прежнему держала его за руку.
Лай собак, который еще совсем недавно был еле различим, становится все отчетливей. И я добавила новых деталей к картине – высоченный сетчатый забор за спинами солдат, по верху которого проходят линии колючей проволоки. Под напряжением! – делаю последний штрих.
И вот стали заметны просветы меж деревьев. Взор выхватывал кусочки солнечного мира. Я отпустила руку Славика, и пошла позади. Внезапная боль.
Я слышала свое удивлённое аханье, всхлипы. Они были так чужды этому сумрачному пространству, так одиноки в отсутствии шороха шагов.
Долго стояла, закрыв лицо руками. По опыту знала, что боль утихнет, или, по крайней мере, станет привычной. Так и случилось. Ощупала лицо. На лбу и правой щеке выпуклые полосы.
Перед глазами ветка, все еще дрожит– негодяйка. А виновника и след простыл. Славик так торопился преодолеть последние несколько метров, что позабыл о том, что позади есть кто-то. А этот кто-то был так растерян и напуган, что не успел увернуться от оттянутой Славиком ветки.
На помощь, или хотя бы просто пожалеть, ни пришел никто. Впереди за деревьями, там, где уже свет, видела их спины. Славик с Яном, Страшила с Васей, суицидник и не понятно зачем рвущийся на смерть человек, как и некогда на пригорке, стояли бок о бок будто загипнотизированные.
Все еще поглаживая ноющие раны, поравнялась с ними.
Запах гари обернулся дымом, лай – собаками.
– Топят, – сказал Славик, хотя мы и так видели.
С десяток столбов прозрачного голубоватого дыма из печных труб подпирали бледное небо.