– А Антонина Васильевна?
– Еще в позапрошлом.
– И дед Макар?
– За нею следом. Как жеж он без нее.
– Дядь Паша…
– Оглох совсем, и видит не дальше своего носа.
Никто не спит, думаю.
Грудь сдавило. Вдыхаю побольше воздуха. Дыхание дрожит, от того звучит будто посмеиваюсь. А на выходе и впрямь смеяться начинаю. Нервно, отрывисто.
– Никто не спит?
И уже, наверное, плачу. От смеха ведь слезы на глазах, как говориться, выступают, а тут-то ручьями бегут.
– Никто не спит?
Не знаю, что в этот момент делал Ян, но как мне казалось, это он должен был меня обнимать, прижимать к своей груди. А обнимала его бабуля.
Уж, небось, совсем приняла меня за умалишенную. Да и вид соответствующий – одежда с чужого плеча, на носу синяк от встречи с панелью Левиного автомобиля, на лбу раны от хлесткой ветки.
Постаралась втиснуть меж всхлипов очередной вопрос.
– Куда все подевались-то?
Тамара Валентиновна гладила меня по голове. Медленно, тщательно, вела рукой ото лба до впадинки, что чуть ниже затылка. Рука твердая, тяжелая.
– Как звать-то тебя?
– Васькой.
«В-в» приходится на шумный вдох.
– Васькой кота моего зовут.
Я отстранилась, выпрямилась, нос вытерла.
– Василиса.
– Уехали.
– Куда?
– Кто куда мог.
Я шумно шмыгнула носом.
– А Страшилены, ой, то есть Слав…
Договорить не удалось. В дверь постучали.
Приходили тети Маши, бабы Зины, Валентины Петровны, дяди Саши… Целовали Яна, спрашивали о своих Анечках, Дашеньках, Ванечках. Не видел ли, не слышал ли, не встречал? После первых нескольких старичков, которые ушли ни с чем, Ян вдруг вспомнил, что Анечку, Дашеньку и многих других все-таки мельком видел. Что все у них хорошо, и что передавали привет бабушкам, дедушкам, папам и мамам.
Благодарные гости, оставались к столу. Ничего не ели, а только рассказывали, как кого-то родили, нянчили, крестили, провожали…
Глава 3
Напротив кровати на стене висели часы. Я ждала пока длинная стрелка доковыляет до двенадцати, чтобы убедиться, что кукушка не вылетит. Как не вылетала во всех таких же точно часах в моем детстве. Взрослые, счастливые обладатели этой абсолютно замечательной штуковины, застав меня на посту, обычно говорили: «Не вылетит, сломан механизм». А я все равно ждала.
Я не стала есть, попросилась спать. Тамара Валентиновна уложила меня на кровать, наверное, из тысячи перинок. Высокая, мягкая, сырая. Ни согреться, ни заснуть я в ней не могла, и хотела обратно на табуреточку у печки. Но снова выйти постеснялась.
Когда голоса на кухне стихли, зашел Ян. Он прикрыл за собой дверь и сел на край кровати у моих ног. Сначала притворилась, будто сплю. Потом передумала и открыла глаза.
– Это моя кровать.
Я неловко поежилась. Что ж мне теперь встать?
– Была, – добавил он. – А летом я спал на улице. Видела кровать под вишней?
Я кивнула, хоть и не заметила никакой кровати.
– Меня почему-то комары не кусали.
– Значит не ревнивый…
– А один раз весной проснулся как в снегу.
– В лепестках?
– Бабуля меня домой загоняла с дождями. С начала сентября начинало лить.
Будто в подтверждения его слов по стеклу забарабанило.
Он долго молчал, и я спросила:
– Ты знал?
– Что?
– Что нет ни пришельцев, ни лабораторий, ни постов…
Он отрицательно покачал головой.
Я думаю: «И так рвался? Вот кто суецидник, блин».
И уже вслух:
– И так рвался?
– Я шел домой.
Мы слушали дождь, и я захотела спросить его про маму. Меня перебила птичка. Дверца часов открылась и коричневая пташка с белой грудкой, больше похожая на воробья, закуковала. На каждое ее ку-ку приходился «бом» часов. Я невольно рассмеялась. Работает!
Ян тоже улыбался.
Мы пошли есть картошку. Тамара Валентиновна угощала солеными в бочке огурцами, помидорами, патиссонами, печеными яблоками, поила простоквашей, обещала на вечер курочку зарубить, но мы сказали, что не надо.
Сытой и на сырой перине спать было сладко.
Я спала долго. Раза три будила меня птичка и, дослушав все двенадцать ку-ку, радостная, я снова засыпала.
Вечером Ян растопил баню. Прежде колол дрова, долго чистил трубу. Тамара Валентиновна водила меня к своей Машке, я помогла убрать у нее. Даже погладила коровку. Не знала как надо, и гладила за ухом, как когда-то Тотошку. Потом мы варили супчик с той самой фасоли, которая на славу уродилась.
Еще неостывшая после бани, завернувшись в тулуп, вышла к Яну на крыльцо. Тот курил. Небо куполом накрывало село. Темным, глазастым. Вряд ли Ян видел звезды, грозный силуэт элеватора, выхваченный бледным лунным светом, слышал шелест дождя. Наверное, он видел солнце. Оно целовало его детское лицо, земля приятно холодила голые ступни. Наверное, кудахтали и хлопали крыльями куры, мычали коровы, мама звала на обед…