– Бабуля-я.
– Ну что?
– Мне вчера приснилось, что деда умер.
– Не выдумывай. Закрывай глазки.
Вся моя бурная, полная на события и эмоции школьная и уличная жизнь там и оставалась, домой я ее не несла. Домой я всегда приходила вовремя, опрятная, на вид спокойная. Правда, не удалось мне в школьные годы вкусить радости совместного распития дешевого вина из пластиковых стаканчиков и пущенной по кругу сигареты. Ибо, запахи. Я не могла себе их позволить.
Особенно я любила, когда дед болел. Он подолгу не выходил из спальни. Бабуля носила туда поднос с едой, стаканы с отварами трав (баночками, в которых она их заваривала, была заставлена вся кухня). Дед не выходил даже по нужде, для этого у бабули имелось ведро со стульчаком. Наверное, не может рубашку застегнуть, – думала я, – а неприбранным он не выйдет.
И даже эти наглядные доказательства его периодической немощности не убеждали меня, что деда можно не бояться. К моим шестнадцати годам, когда я окончила школу, у деда уже тряслись руки, а на пятнистой лысине по вечерам отражался свет от настольной лампы, но он по-прежнему носил рубашку, застегнутую на все пуговицы, и имел каменное лицо.
Бабушка ничего толком не рассказывала о себе. Иногда упоминала названия городов, имена, припоминала какие-то неважные события. А я уже сама их как-то систематизировала, пыталась увидеть бабулину жизнь линейно, если повезет, то найти в ней маму.
Где родилась мама, жила, и где покинула нас, я так и не разобрала. Себя я помню сразу у моря. Все камушки в него кидала. Ездили даже зимой. Стою в тяжелой куртке, замахиваюсь из-за головы, а бабуля сто раз одно и то же: «Не замочи сапог».
Выходило, что явилась я на свет сразу внучкой. Других мне званий не присвоили.
А вот за пределами семьи мне то и дело напоминали, что у меня нет мамы. Я им на то кивала – ага, понятно, ладно, учтем. А сама недоумевала – и что? Мамы водили своих детей в школу, потом забирали, кормили обедом, делали с ними уроки. Так и я голодной не ходила, а в тетради у меня не было ни одного нерешенного примера, заданного на дом, и буквы стояли под нужным углом. За все три года, что бабуля водила меня за руку, мы ни разу не опоздали в школу. И прийти за мной она ни разу не забыла.
Но всем вокруг будто бы хотелось драмы.
Однажды, в классе, наверное, во втором, на перемене после первого урока учительница отвела меня в конец кабинета, присев на стул за последней партой поставила лицом к себе, взяла за руки. Она отогнала любопытных, те повернулись к нам спинами и сделали вид, что им ничего не слышно. Сказала, что следующий урок я могу прогулять – посидеть в коридоре или в спортзале на уроке физкультуры у параллельного класса.
Одноклассники с интересом наблюдали, как я собираю рюкзак, складываю в него карандаши и тетради. С пылающим лицом и опущенной головой, стараясь не смотреть на детей, я вышла из класса. Спустилась на первый этаж. В фае присела на низкую спортивную скамейку, на которой мы каждое утро надевали сменную обувь.
После звонка в школе стало тихо. Казалось, что только я и осталась вне классов, уроков, заданий. Я прежде ни разу не прогуливала уроков, мне это еще даже в голову не приходило.
Сидеть так было ужасно стыдно, я все оглядывалась по сторонам, боясь, что кто-нибудь увидит это позорное сидение. И я решила спрятаться в туалете. Но уже по дороге меня перехватила завуч. Спросила, почему я гуляю. Строго спросила. Я хотела ответить, но разревелась. Тогда она спросила, с какого я класса. Я продолжала плакать. Держась за руки, мы поднялись на второй этаж. Зашли в один класс – не мой, где все дети стали смотреть на меня, а их учительница сказала, что меня не знает. Потом во второй, в котором все повторилось. И наконец, в мой. И тут на меня уставились все – дети за партами, Ваня Скаромохин, стоящий у доски, Мария Александровна из-за своего стола.
Она сказала завучу, что я – «её», и мы втроем вышли из класса обратно в коридор. Мария Александровна отвела меня к окошку. Сказала: «Постой здесь». Потом они разговаривали, а я смотрела в окно.
Когда завуч вела меня обратно вниз по лестнице, ее рука была мягкой и почти не сжимала моей. И говорила она теперь ласково, а в своем кабинете дала листик и карандаш, чтобы я порисовала, и угостила конфетой.
В тот день всего-навсего был тематический урок к празднику Восьмого Марта. Они говорили о мамах, ученики читали стихи.
– Василиса, а почему Мария Александровна выгнала тебя с урока?
У Олеси Марченко были белые лакированные туфли.
– Это потому что у тебя нет мамы?
На носках туфлей бантики из прозрачной ткани и перламутровые бусины в середине.