Толик и деревья сам валил, и доски стругал, и леса строил. Говорят иконы рисовать стал, но их никто не видел, так что Тамара Валентиновна наверняка утверждать того не стала. Так совсем он в церковь и перебрался, бороду отпустил. Несколько лет и жил там, и работал, молился и постился. В помощники себе никого не брал, хотя некоторые напрашивались, дело то благое, а вот съестное с благодарностью принимал.
Среди тех, кто молоко да пироги носил, была Татьянка.
Родословную Татьянки мы долго слушали, пока Ян торопливо не закивал, давая понять, что и ее признал, хотя, думаю, это было не так.
Зачастила Татьянка к церкви ходить, уже и родители заметили. Ее отец к Анатолию отправился, «по-мужски» поговорить, а тот ему и сказал, что на дочери его жениться, как только церковь достроит. Невестой своей Татьянку назвал.
Все так и думали, что к зиме достроит, уж серебрились осиновой дранкой купола церкви, только и оставалось, что крест постругать, воздвигнуть. Родители к свадьбе потихоньку готовились, а Татьянка все милому обед носила, да мысленно поторапливала.
В тот долгожданный день, когда церковь увенчалась крестом, принес Анатолий Татьянку на руках в родительский дом. Молча положил бездыханную невесту на кровать. Нескоро Анатолий говорить смог, а как смог, рассказал, что любовались они с Татьянкой на село, стоя на крыше церкви, казалось, видели как на ладони жизнь предстающую – долгую и счастливую, а когда спускаться стали оступилась невеста, не удержалась, упала на землю, головой о камень.
Как только с Татьянкой простились, в землю опустили, пошел Анатолий и церковь поджег. Увидели ее горящую уже поздно, потушить не успели. А Анатолия и след простыл. Да и не искали его особо.
Потом-то, когда нашелся, рассказал, что с ним произошло. Рассказал, как сено подтыкал в подножье церкви, как спичку бросил, как долго огонь сопротивлялся, а как стеночку лизнул разок, так аппетит и разыгрался. Долго Анатолий вглядывался в пламя, вопрошал, корил, молил, чтобы вернули ему невесту. Уже и сам разобрать не мог кому он все это – кресту или огню. Долго смотрел, глаза от дыма слезились, а потом с них будто пелена спала, и он увидел, как ясно белеют в ночи башни элеватора. Понял, что там его невеста, только повыше взобраться надо, да шаг не побоятся сделать.
Как поле пересек – не помнил, добежал до элеватора. А там ворота открыты, будто только его и ждали. К зданию подошел, за ручку двери дернул, та без труда подалась. А дальше ступени, да пролеты, будто бесконечные. Сообщница-луна через узкие окошки подбадривает. Добрался до последнего этажа. Там темно. Стены ощупал, нашел лесенку железную. Люк в потолке оказался не заперт.
С крыши была видна пылающая церковь, а больше ничего, лишь тьма – вокруг, над ним и под ногами, в душу холодным змеем заползает. Спасла луна, из тьмы той вынырнула, на Татьянку указала. Стоит невеста его, живая, улыбчивая.
Тут Тамара Валентиновна перекрестилась на три раза и замолчала.
– А дальше?
– На следующий день в поле нашли. Сначала, думали, помер. А оказалось спит. А как проснулся, все и рассказал. Говорит, всю ночь с Татьянкой пробыл.
– Спятил, да?
В селе все так и решили. Ходил Анатолий по дворам, блаженно улыбался, от Татьянки приветы передавал. А к ночи снова к элеватору шел, на свидание.
«Тольку-то видел кто?» И поняли, что несколько дней никто уже не видел. Собрались мужики, пошли на элеватор. Мертвого нашли, у ворот. Ворота за замок заперты.
Тамара Валентиновна принялась у печки хлопотать. Отодвинула заслонку, вытащила очередную готовую буханку, и вместо нее поставила следующую.
Теперь хозяйка подсела к нам за стол.
Я затараторила:
– Конечно… Стресс у него такой. Он, видимо, и так немного того был – на добровольных началах церковь ремонтировал, а потом любовь, смерть, ну и все прочее…
– А потом Арсений…
– Какой Арсений?
Наконец, и Ян встрял в разговор.
На этот раз Тамара Валентиновна не стала рассказывать всю родословную этого Арсения, просто сказала:
– Дите у него померло. Потом ходил на элеватор его нянчить. А жена его Варвара, говорит, что из дома он и не выходил. Только спал дольше обычного.
– И тоже что ли, того?
Тамара Валентиновна принялась вытряхивать очередную буханку из кастрюльки.
– А Петюньку, помнишь? Однокашник-то твой…
Ян кивнул, он помнил. Значит и Петюнька кого-то навещать ходил.
Сетчатая кровать, на которой в детстве Ян спал все лето, по-прежнему стояла под вишней. Мы сидели на ней вдвоем, и сетка прогибалась почти до земли.