Даже тупой Кирюха понимал больше, с досадой думала я. Он поджигал в родительской спальне палки-вонялки, привезённые его мамой из Таиланда, и включал эту самую «Энигму». У нас с ним в тот раз точно бы все получилось. Потому что был настрой. Была одежда, таинство, то самое опьянение. Но в самый ответственный момент у него что-то там не сработало. Он выматерился, сидя на кровати ко мне спиной, потом сказал, что мама сейчас уже придет. На следующий день, не глядя мне в лицо заявил, что я страшная, поэтому у него на меня не стоит, и что он будет искать себе посимпатичнее.
Катрин включила музыкальный центр, диск с какой-то инструменталкой и снова улеглась рядом.
Я смотрела на ее красивое тело, которое она оставила для меня неприкрытым и понимала, что будь на ее месте Кирюха, то и его тело вряд ли бы меня взволновало. Мне все еще хотелось одежды, тайны, шепота, намека. Я не была готова к физиологическим подробностям. Даже в своих мечтах о близости с Катрин, я никогда не заходила дальше поцелуев и поглаживаний…
«Думай о нас» – сказала Катрин. Она лежала на спине, запрокинув руки за голову. Будто на пляже. Будто неразборчивое солнце должно ласкать ее тело, а не я.
А музыка не желала быть фоном к моим мыслям, она хотела играть со мной. Сжимать, раздувать, комкать, скручивать в бараний рог. Она то вскрывала мою грудную клетку, выпуская оттуда свет, то стальным кольцом сдавливала ее так, что дышать не получалось. Чтоб хоть на миг оседлать ее – безжалостную, я открыла глаза.
Смотрела на отсутствующую Катрин, которая, нисколько не боясь чужой власти, отдавалась музыки, и думала про деда с бабулей.
Ведь их тела тоже когда-то тяготели друг к другу. Дед, вполне вероятно, был не дурен собой, носил погоны. А бабушка может, была так же хороша как Катрин, или даже краше. И нацеловавшись вдоволь, чуть отстраняясь от бабули, у деда должны были быть те же глаза, что у Кирюхи в тот момент – полные решимости и тумана. Безумные глаза. Настоящие. Я могу поверить, что дед прожил всю жизнь, не любя никого: ни бабули, ни меня, ни мамы. Но ведь нельзя же не быть настоящим в такой момент?
В коридоре зазвонил телефон. Мы обе сделали вид, что расстроились от того, что нам помешали. Пока Катрин одевалась, телефон замолчал. Я тоже оделась и сказала, что мне пора.
На улице было еще светло. Неважно который час, главное прийти домой засветло. Я и это правило придумала сама, и ни разу его не нарушив, убедилась в его правомерности. Может это и есть моя куколка? – думала я, похлопывая по пустому карману брюк, – может мама мне только и оставила, что свод неписаных правил, да умение каменеть перед дедом? Может она и ушла однажды, чтобы я тоже как-нибудь осмелилась?
– Катрин?
– Да. Привет.
– Ты мне вчера снилась.
Снилась раскрытым цветком. Горящим пламенем.
– Прикольно.
– Выйдешь?
– Не могу. Мама напрягает. В комнате убраться надо.
– Понятно. А вечером?
– Гости.
Перед «гости» долго молчала.
Знаю я кто твой гость.
Глава 3
Я не знала, кто я, но казалось, знаю, кем хочу быть. Я думала о выглаженной форме стюардессы и надменном лице преподавателя, о тщательно вымытых сто раз на дню руках врача и о табличке с фамилией на двери психолога… А бабуля, наверное, совсем не умела мечтать – она думала о том, где мне предстоит учиться. Она говорила со мной мягко, даже нежно, а мне все казалось, что этот чудесный голос лишь эхо того низкого, грудного, который к тому времени уже дрожал и был невнятен. А может и воображала, может мне просто хотелось, чтобы и каменный дед обо мне подумал.
Бабуля знала, что дело это важное, и главное теперь, чтобы я не взбунтовалась. Она аккуратно уводила меня в сторонку от дорогущего меда, хитро намекала на безнравственность педа, делано боялась академии внутренних дел, и гражданской авиации тоже, и, наконец, медленно, за ручку подвела меня к ин.язу…
К институту я тщательно подготовилась: купила красную помаду, решила носить волосы распущенными, окончательно отреклась от себя сиротки, от Кирюхи, который все названивал, от Катрин, у которой появился парень.
Исписанные парты, крашеные в желтый стены, пожухлые цветки в горшках – для меня все казалось новым, волнующим. Я с любопытством вглядывалась в незнакомые лица сверстников, а по утрам в зеркале в свое собственное, старалась понять – а каким они видят его, все эти новые люди?
Перевоплощалась в трамвае. Дед по утрам и не видел меня, (он вообще редко стал выходить из комнаты, все больше лежал), но это преображение было важной частью моей новой жизни. Таинством. Я распускала волосы, красила губы, чуть-чуть ресницы. Смотрела на себя отраженную в окне трамвая. По-утреннему свежий, отдохнувший город, сотней лампочек оживлял мое призрачное лицо.