Одна Соня Малых никогда не принимала никакого участия в общем круговороте. Она сидела, намеренно отвернувшись от всех.
— Соня, вот возьми, попробуй конфет. Это «из России», — скажет ей какая-нибудь сердобольная душа, протягивая красивую коробку.
— Не хочу я ваших конфет! — резко отрежет дикарка.
— Ну, не хочешь — и не надо… Нам больше достанется…
— Соня, съешь мороженое яблоко…
Ответ один и тот же: «Не хочу».
— Капризная ты. Прежде любила, а теперь вдруг не хочешь…
— Ну так что же! Прежде любила, а теперь не люблю! И от вас брать не хочу!
— Неужели и серки не хочешь? — поддразнят ее подруги.
Соня вдруг приходит в ярость:
— Вот я скажу, что вы серу жуете… Попадет вам… Непременно все скажу, — сердито кричала она.
— Злючка! Фискалка! Жалобница! — сыпались на нее укоры.
Но Соня только пугала, обещала, но никогда ни на кого не жаловалась. На нее же жаловались все постоянно.
Прошли Рождество и Пасха. Воспитанницы разъезжались по домам. Среди немногих в институте оставалась и Соня Малых. Она была все та же: резкая, скучающая, неряха. Ни с кем она не сходилась, не дружилась. Никто ее не любил.
Изредка ей писал отец с Сахалина. Однажды он прислал ей денег — 5 рублей. Девочка обрадовалась, решила сейчас же купить китайской пастилы, альбом для стихов, серы, китайского уксусу для пельменей и составила себе целый список покупок.
Но классная дама не позволила, так как Соня очень скверно училась ту неделю и еще хуже вела себя.
Через неделю Анна Петровна сжалилась над дикаркой и сказала ей:
— Можешь, Малых, истратить на себя пятьдесят копеек. А если будешь хорошо себя вести и станешь отвыкать от грязи и грубостей и не будешь пожимать плечами, то я позволю тебе истратить целый рубль. Напиши, что тебе купить.
— Ничего мне не надо! Можете взять мои деньги себе… Я их не хочу, не хочу! — закричала девочка и громко зарыдала.
— Дерзкая, грубиянка ужасная! Встанешь к «черному столу», — сердилась Анна Петровна.
Соня была строго наказана. Сладу с ней не было.
Она училась так плохо, что осталась в классе на второй год.
— Как я рада, что отделалась от этой ужасной девочки, говорила Анна Петровна. — Пусть Эмилия Карловна с ней повозится… Пусть узнает, что это за сокровище! Помается она с ней. Ну, да я надеюсь, что уж это недолго…
На лето Соня Малых осталась в институте.
— Отчего же ты, Малых, не едешь домой? Отчего тебя не берет папа? Я бы, кажется, умерла, если бы меня оставили на лето в институте, — говорили ей подруги.
— Я не хочу домой… Если б я хотела, то поехала бы… Не хочу и не поеду…
— Странная ты, право! — возражали подруги.
А Соня еле сдерживала себя. Губы у нее дрожали, из глаз готовы были брызнуть слезы, которые она глотала, чтобы не показать слабости перед подругами… Но когда она легла в постель, то дала волю своему горю; она не могла заснуть ни одной минуты и горько проплакала всю ночь. Слез ее никто никогда не видел, — она плакала втихомолку.
IV
Новые подруги, среди которых очутилась Соня Малых, оставшись на второй год в VII классе, состояли из тех, которые пришли из подготовительного класса, и вновь поступивших. По учению, по поведению подобрался удивительно хороший класс. Среди всех их особенно выделялась Нина Никитина. Это была первая ученица… Хорошенькая девочка с белокурыми локонами, с кроткими голубыми глазами, она была вся сознание долга, порядка, трудолюбия. При встречах с начальницей или учительницей Нина Никитина как-то особенно скромно и грациозно приседала, склонив хорошенькую головку. «Реверансы» ее славились на весь институт. И начальница даже водила ее в старший класс и говорила: «Покажи, душка, как надо кланяться. Сделай твой миленький реверанс». И Нина, вспыхнув, покорно приседала, и грациозно и скромно.
Девочку любили и баловали, но баловство ее не портило. Она всегда была тиха, вежлива и превосходно училась.
Соня Малых со своей бесшабашной удалью, с неряшливостью и дерзким заносчивым характером почему-то особенно невзлюбила первую ученицу и старалась ей досадить, сделать неприятное.
— Ваша Никитина зубрила-мученица… И всегда приседает, точно заведенная кукла. Всех боится… А уж свои «двенадцать» любит больше всего на свете, — говорила она подругам.
— Так неужели лучше, как ты?! Ничего не делаешь, всем дерзишь и пачкаешь тетради и платья, — возражали ей Шура Козьмина и Нюта Москалева.
— Лучше… А Никитина не настоящий человек. Она кукла… Не хочу и не учусь… И что хочу, то и делаю! — больные, подслеповатые глаза девочки загорелись задорным огнем.
— Нет, не будешь делать, что хочешь… Тебя исключат…
— Пусть исключают! Пусть, пусть… Уж я буду лучше неряха, чем, как ваша Нинка, трусиха, и приседать… Вот этак! — Соня преуморительно передразнивала сотоварку.
Новая классная дама, новый класс совершенно не сходились с Соней Малых. Ей было здесь еще хуже, чем в прежнем классе. Анна Петровна часто оставляла ее в покое. Новая классная дама — Эмилия Карловна — ни в чем не давала ей спуску, обращалась с ней требовательно и резко; то же делал и класс.
Соня пачкала тетради, грубила, опять училась плохо и при каждом выговоре пожимала плечами. Эту манеру совершенно не могла выносить классная дама и выходила из себя.
— Дерзкая, злая девчонка!.. Не смей пожимать плечами! Как смеешь ты злиться?! — кричала она.
— Я совсем не злюсь! — насупившись отвечала девочка.
Но ей не верили.
— Исключат тебя из института… Ты всем отравляешь жизнь… Ты портишь класс.
К Соне никто никогда не обращался с лаской. Она становилась действительно невозможно резкой и озлобленной. Если случалось, что она выучит урок, она уверена, что ее и не спросят хорошенько, оборвут при первой ошибке, скажут: «Ну от тебя-то уже нечего ждать, все равно ничего не знаешь!» Приберет ли Соня вещи, она знала, что Эмилия Карловна ее не похвалит, не поддержит, а всегда скажет: «И сделать-то, неряха, ничего не умеет». Зачем же ей тогда стараться?