— Не трогай меня, уебок, — процедил я сквозь зубы, — давайте, ебитесь, дети мои, совет вам да любовь, а я пошел.
Отпихнув Никиту плечом, я поднялся по ступенькам к двери подъезда, пытаясь нашарить в кармане ключи. Все, чего я хочу — горячая ванна и обезболивающее и обезболивающее для души. Хотя не уверен, что таблетки хорошо сочетаются с вискарем, лучше просто нажрусь, вот. Надо будет только перед операцией анестезиологу это сообщить.
Он вошел за мной следом, стоял за спиной, молчал и вместе со мной ждал лифт. И от того, как понимающе и покорно он себя вел, меня только сильнее тянуло блевать. Типа еще и не виноват оказался, да? Опоили, одурманили, накачали, блять. Но он трахал другого, этого ничто не изменит, это я никогда не смогу забыть и простить. Он прикасался к нему руками, которыми потом прикасался ко мне, без зазрения блядской совести, он ебал его тем же членом, целовал тем же ртом. Дрочил ему, наверное, да, хорошо, когда у твоего пассива стояк. Может, даже в рот взял. И я после такого должен сказать что-нибудь типа “ну ладно, раз тебе что-то подсыпали, иди ко мне, любовь моя”, да? Так, что ли? Хуюшки.
Яростно шарахнув в стенку лифта кулаком, я прижался к ней лбом. Мне больно. Почему мне все еще так больно, время же лечит, я уже должен относиться к этому проще!
Когда я на кухне достал из шкафчика начатую с братом в прошлый раз бутылку, уебок все же подал голос:
— Перед операцией нельзя.
— Нахуй проследуйте, — забив на стакан, я хотел уже было пойти в свою ванную, но он ухватил меня за локоть, — не смей меня трогать!
Тяжелая бутылка из толстого стекла разбилась об его голову, как тонкий фужер. А ему похуй. Тяжело дыша, я попытался вырваться, но он притянул меня к себе со своей ебаной оборотничьей силищей, вцепился мертвой хваткой. Тупая псина, черт тебя дери!
Не выдержав, я уткнулся лбом ему в плечо и разревелся. Рыдал, как девчонка, сминая в кулаках его куртку и чувствуя, как его горячая ладонь легонько гладит меня по затылку, как пахнет от него кровью и хорошим виски, как громко и часто стучит его сердце. Он предал меня. Предал, причинил боль, заставил возненавидеть, но никак не получается его разлюбить. Тупая вселенная еще и оправдать его попыталась в моих глазах, но я не могу, не могу поддаться. Я никогда не смогу его простить.
— Ненавижу тебя! — всхлипнул я, прижимаясь еще ближе. — Ты, ты все испортил!
— Знаю, — шепнул он, мягко взъерошивая мне волосы и, кажется, чуть раскачиваясь, будто укачивал меня. Или это меня самого шатает? — знаю, малыш.
— Не смей меня так звать! — рыкнул я, отстраняясь и упираясь ладонями ему в грудь. — Пусти!
Он послушался. Устыдившись, что дал слабину перед этим мудоебом, я хлопнул дверью ванной. Мудоеб, надо же, буквально выходит. “Ебущий мудаков”, ха. За стенкой, в ванной брата, тоже зашумела вода. Наверное, смывает с себя алкоголь и кровь. Торопливо раздевшись, я залез в только чуть-чуть наполнившуюся ванну. Блять, как естественно вести в отношениях с девушкой и как естественно становиться ведомым в отношениях с парнем. С бабой я бы так не рыдал, все было бы иначе. Может, у меня еще и раздвоение личности до кучи?
Я слышал, что он пришел и сел под дверью, как верный щенок. Только вот щенки не меняют хозяев на каких-то вкусно пахнущих долбоебов. Вздохнув, я откинулся на спину. Я его пара, да? Это происходит, когда человеческая часть оборотня влюбляется в кого-то так сильно, что даже его волчья часть готова признать любимого. И, как у настоящих волков, выбранная пара одна на всю жизнь. Если пара умирает, они не могут жить — буквально два-три дня, и от безысходности оборотень заканчивает жизнь самоубийством. Если я его пара, как мог волк допустить, чтобы человек выебал кого-то левого?
— Расскажи мне, как это было, — твердо попросил я.
Хотелось курить, щипало в глазах, болело в груди и животе, в горле стоял ком. Я чувствовал себя разбитым, как никогда, одиноким и уничтоженным. А так хоть пойму, почему это произошло.
— Я… Я был с друзьями в баре, — хрипло начал Никита, — они разошлись, а мне домой не хотелось, потому что там никого не было, так что я решил добавить, чтобы быстро заснуть. Выпил всего пару бокалов, а тут ты ко мне за столик подсел, начал какие-то нелепые ролевые игры со знакомством, ну я и подыграл, думал, тебе скучно дома стало, — глубоко дыша, я в кровь кусал губы, — а утром проснулся и… Боже мой, я так хотел тебе рассказать! — заскулил он. — Все никак не мог, боялся, и… И тебе бармен сказал, а я даже оправдаться никак не мог, потому что, боже, ну что я мог сказать? Я не знаю, как мне оправдать себя, потому что я виноват! Я пытался тебе не надоедать, пытался оставить тебя в покое, чтобы ты забыл меня, не страдал, а потом пришел, а ты… Ты все это время так мучился, мне так жаль, я не должен был приходить, просто…
— Заткнись! — просипел я, сжимая кулаки. — Заткнись! Заткнись!
Обхватив гудящую голову руками, я уткнулся лбом в колени. Мерзкие мурашки бегали по всему телу, в горле почти горело. Мне просто нужно что-то сделать, как-то пережить это ублюдское “сейчас”, заснуть и проснуться тогда, когда уже все будет хорошо!
========== Часть 10 ==========
Я проснулся в тепле, со спокойствием в животе и в голове. Правда, то, что меня кто-то обнимал, было проблемой, потому что меня мог обнимать только кое-кто гадкий.
— Какого хуя? — хрипло спросонок поинтересовался я, отталкивая Никиту.
— М? — лениво приоткрыв один глаз, он чуть передвинул руку на моей талии. — Ты сам ночью пришел, сказал, что замерз.
Не помню такого, хм… Но мы лежим на диване в гостиной, так что вполне вероятно, я теперь гораздо быстрее начал замерзать. Наверное, пока ночью бродил, еще и таблетку выпил, раз живот не болит.
Обратив внимание на взгляд оборотня, я поджал губы. Он смотрел на меня, не скрывая своих расширенных зрачков, смотрел открыто и жадно.
— Даже не думай! — пригрозил я. — Я тебя не прощу! И вообще, не стоит ничего начинать, я помру скоро!
— Знаешь, что? — еле слышно шепнул он. Я приподнял бровь, желая услышать аргумент и тут же его опровергнуть, потому что, между прочим, один из нас предатель. — Мне похуй, что ты обо мне сейчас подумаешь.
Я в панике завозился, потому что это моя фраза, я ее сказал перед тем, как первый раз поцеловать его, потому что еще не был уверен, гей ли он, но оборотень придержал меня под затылок, не давая отстраниться и прижимаясь губами к моим. Мягкие, теплые, вечно обветренные губы, которые когда-то я так любил. Упираясь ладонями ему в грудь, я попытался коленом врезать ему по яйцам, потому что это единственный способ отодрать псину от себя, но запутался в одеяле. А вообще… Мне, между прочим, скоро помирать!
Запустив пальцы ему в волосы, я подался ближе. Мы торопливо, жадно соприкасались приоткрытыми губами, но никто не углублял поцелуй. Когда-то каждое утро было как первое, после каждой разлуки, даже короткой, казалось, что прошла вечность. А теперь и правда прошла вечность. Все теперь совсем иначе.
Я отстранился — он потянулся ко мне. Пришлось выдохнуть:
— Больно, — Никита тут же отодвинулся, коротко глянув на мой живот, — не там.
Подняв на меня взгляд побитого щенка, он приоткрыл было рот и вдруг крепко меня обнял, вжимаясь лицом в плечо и стискивая до настоящей боли. Но я лишь обнял в ответ, потому что только в этом мое спасение. Я никогда его не прощу. Но как же хочется напоследок тепла, быть с любимым, как эгоистично и глупо хочется быть с ним.
— Я так… Так много боли тебе причинил, — его голос неприкрыто дрожал, и от этого стало еще больнее. Виноват не я, виноват, наверное, даже не он. Виноват больше всех тот парень, а расплачиваемся мы, — я не знаю, как мне это… Исправить, как?
В изменах всегда участвует двое. Нельзя сказать, что виноват лишь тот, кто соблазнил, потому что второй соблазнился.
Но сейчас я целую соблазнившегося, скользя большим пальцем по его подрагивающим влажным ресницам, жадно прикусываю его губу и, наконец, касаюсь кончика горячего языка.